— Хорошо, хватай, как хочешь, я не почувствую боли, — сказала Ирма.
— Но с обеспамятевшими женщинами не разговаривают, и они молчат, только сопят в две дырочки, — сказал Рудольф.
— Обеспамятевшая женщина нема как рыба, когда мужчина несет ее в свой вигвам, — сказала Ирма.
— Так, теперь я пойду, потому что ты лишилась чувств от побоев.
— Иди, милый, иди, я в самом деле уже почти лишилась чувств, — сказала Ирма.
И мужчина, наклонившись, взвалил жену на плечо, — ноги ее свесились у него со спины, — и двинулся торопливыми короткими шагами к дому; ноша была довольно тяжелая, так что вскоре послышалось сопенье — притом не обеспамятевшей женщины, как должно было быть, а мужчины, который пребывал в полном сознании. А женщина выносила все прекрасно, когда мужчина дергал ее за голову сквозь плащ и время от времени подкидывал, как бревно, а то она соскальзывала у него со спины. Пытаясь избежать этого, Рудольф то и дело вынужден был сгибаться. Рудольф не видел, что перед ним, видел только то, что под ногами. Он споткнулся о какой-то пень или бугор, шагнул уставшей ногой в какой-то ухаб, вовсе не такой уж глубокий, зашатался и в конце концов растянулся вместе со своей ношей — сам упал вперед, а жена — на него; она, правда, рассмеялась, но не очнулась от беспамятства.
— Побудь еще в беспамятстве, — тяжело дыша, сказал мужчина, — я сейчас встану и отнесу тебя домой.
Но когда он стал подниматься на ноги, женщина соскользнула у него со спины и упала на мягкий мох на недавно скошенном лугу.
— Я в беспамятстве и ничего не знаю, — сказала Ирма и осталась лежать, где упала, в тишине летней ночи. Только где-то далеко залаяла собака и раздался густой голос, который как бы искал и окликал кого-то.
— Ты, конечно, в беспамятстве и ничего не знаешь, — сказал Рудольф. — Ты не слышишь и голоса этого мужчины, что ищет женщину, чтобы избить ее до бесчувствия; человек не знает, что какой бы ни была тяжелой женщина, когда она в полном сознании, без чувств она еще тяжелей.
И он снова напал на свою обеспамятевшую жену: сперва зацеловал ее до еще большего беспамятства, а затем взял на руки и донес до самой двери дома; поставил ее, бесчувственную, стоять, оперев о стену, чтобы можно было отыскать ключ в кармане и открыть дверь. Потом поднял жену снова себе на спину, теперь уже так, чтобы держать ее за ноги, а голова и руки свешивались по спине. Поднял и пошел в дом, опустил на кровать. Она все еще не очнулась, и он стал стягивать с нее одежду, пока она не стала голой, как морковка. И он целовал ее, потом облачил в ночную рубашку, положил под одеяло, чтобы было теплее, и поднес ей ко рту шоколадку с ликером. Только тут Ирма пришла в себя и сказала: