Итак — ты снова начнешь с того дня, когда я вторгся в твою жизнь. Но ты должна начать это так, будто ты не в худшем положении, чем была тогда, — думал я про себя. Конечно, тогда тебе было просто, ты получила у меня место. Теперь ты этого уже не сделала бы, чистота твоих чувств осталась прежней, но твой жизненный опыт неизмеримо вырос. А с ним, с этим опытом, тебе теперь труднее найти место, труднее, чем тогда. Эту трудность значительно увеличивает то обстоятельство, что за это время ты увидела и узнала, как живут люди и как можно жить. Все это ослабляет тебя в жизненной борьбе, которая тебе предстоит. А чтобы ты могла хоть в малой мере чувствовать себя такою пташкой на ветке, какою была, приехав из деревни в город, я положил в банк на твое имя тысячу крон. Поначалу этого хватит, если ты будешь такой же разумной и рассудительной, какою была со мной. Квартирная плата внесена за следующий месяц, если ты хочешь жить здесь и впредь воспоминаний ради. Жалко только, что к этим воспоминаниям примешался тот запах, который ты уловила здесь, когда в последний раз вернулась из деревни. Я привез сюда несколько самых нужных вещей из мебели, но «дрова» эти страшенные, и мне самому было жутко глядеть на них в пустых комнатах. Но неважно, пускай, — и они, пожалуй, пригодятся, так и должно быть.
Ты, наверное, удивляешься, что я все еще забочусь о тебе, хотя сделал уже последний шаг. Но ты вспомни, что я тебе когда-то говорил о себе как о нравственном человеке. Я говорил о своем чувстве нравственности, как о главном своем пороке. Теперь ты испытала этот порок на своей собственной шкуре. Тебе сейчас было бы несомненно легче, если бы я поступил как жулик или мошенник, что сделал бы любой другой мужчина, который разрывает супружеские узы. Тогда тебе сразу же было бы ясно, что ты ошиблась в этом человеке и нужно с ним порвать, — тебя угнетала бы лишь тяжесть обстоятельств и неловкость. А с человеком совестливым, каков я есть, все гораздо сложнее. Ведь я тоже, честно говоря, лишь жулик и мошенник, только и всего, но ты со своей ложной любовью, да и другие готовы считать меня чуть ли не рыцарем, стоит только вам узнать, как я поступал. Так уж испорчен этот мир. Если бы я в самом деле хотел поступить как рыцарь, я бы скорее решился жизни, чем сделал то, что делаю. Таково мое мнение. И мне пришлось бы решиться жизни так, чтобы ты поверила, что все это лишь несчастный случай. Это нужно было бы для того, чтобы уберечь тебя от мысли о самоубийстве. Ибо когда кто-то гибнет от несчастного случая, любимая женщина прежде всего хоронит его со всеми почестями. Когда же человек уже сделал это, он настолько скрепил свои чувства, что мысли о самоубийстве может вызвать лишь чудо. Но господь бог не тратит своих чудес на самоубийц. К тому же, если такое чудо и произойдет, его уже не увидит тот, кто лежит в земле. Теперь же может случиться так, что тебе в самом деле придут в голову мысли о самоубийстве — и не только потому, что ты не сможешь жить без меня, а потому, что ты захочешь проверить, не повлияет ли на меня этот последний и завершающий все поступок, — одним словом, ты захочешь испытать — люблю ли я тебя хоть капельку. Но это испытание столь плохого свойства, что ты сама никогда не сможешь узнать его результаты. Поэтому оно имеет лишь тот смысл и цель, что твое самоубийство столь повлияет на меня, что и я покончу с собой. Но надеяться на это трудно, насколько я знаю себя. Я ведь действительно все еще люблю тебя, и во мне живет совесть, как я тебе объяснял, но ни того, ни другого не хватит, чтобы свести счеты с жизнью. Ты по сей день думала, насколько я понимал тебя, что жизнь заключается лишь в любви или что любовь — это вся жизнь…»