Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь (Таммсааре) - страница 297
Долго ли длилось это оцепенение, Ирма не знала, только когда она подняла глаза, увидела на тумбочке рядом с кроватью письмо, которое, как выяснилось, было адресовано ей. Ирма уставилась на свое имя на конверте, словно забыла, чье это имя, повертела письмо в руках и бросила его обратно на тумбочку. И снова она сидела на постели, поверх груды своей одежды, и смотрела в пол, будто ища в нем объяснений всему. Ей вспомнилось, что она видела на кухне ту самую кастрюльку, которой она ударила мужа по голове, когда он впервые обнял ее и прижался лицом к ее груди.
«Он думает, что я буду готовить в этой кастрюльке себе еду», — сказала Ирма про себя, и это была первая мысль, первая живая мысль, родившаяся у нее в голове. И она снова взяла письмо с тумбочки, надорвала конверт и стала читать.
«Милая жена, — писал Рудольф. — Мне нечего сказать в свое оправдание, разве только то, что я таков, каков есть. Если бы я знал с самого начала, что должен так поступить с тобой — я подчеркиваю слово «должен» и не могу сказать иначе, — я, пожалуй, никогда не женился бы на тебе. Но тогда я не знал бы хорошо ни тебя, ни себя самого и кое-какие серьезные вещи были бы мне неизвестны. Я знаю, как мерзко то, что я творю, но поверь, так все же лучше — для тебя и для меня. Но ты ошибаешься, если думаешь, что, когда я уезжал из деревни, у меня уже было такое намерение. Вовсе нет! Я не знал, что поступлю так, и еще спустя два дня, когда приехал в город; только на третий, да и то вечером, возникли обстоятельства, которые привели меня к тому, что ты видишь, читая это письмо. Так что, если бы ты поехала за мной даже на третий день, этого, пожалуй, вовсе не случилось бы. Но, конечно, самое лучшее, что все сейчас так, как есть, ибо когда-то это все равно произошло бы, и, возможно, наихудшим и безобразнейшим образом. Какое-то предчувствие у меня было, что, когда я приеду в город, непременно что-то случится. Это предчувствие подсознательно таилось во мне, пожалуй, еще с давних пор, но осознал я его в минуту расставания, когда целовал тебя. Я вдруг почувствовал, что мы никогда не целовались так и это что-то значит. Когда ты не приехала за мной и на третий день, я подумал: ага, и она чувствует то же, что я, ведь глаза ее были полны слез, и если она все же оставляет меня так долго в одиночестве, то для того лишь, чтобы всему пришел конец, ибо и она, передумав все, решила, что дальше это так продолжаться не может. Вот я и поступил — плохо ли, хорошо — как мог, поступил, как ты пожелала, потому что был убежден, что ты ждешь от меня чего-то подобного, вправе этого ждать. Я был, так сказать, зачинщиком нашей супружеской жизни, и я должен ее закончить. Тебе бы это сделать было трудней, хотя супружеская жизнь стала для тебя мучением; трудней потому, что твоя любовь — вернее, твоя ложная или заблудшая, что ли, любовь — гораздо больше, чем моя, так как я, любя тебя, ни в чем не заблуждался и не обманывался. Вся твоя любовь лишь одно сплошное заблуждение. Но тебе от этого вовсе не легче, пожалуй, даже тяжелей, чем если бы ты любила без самообмана. А это было бы возможно, если бы я был такой персоной, какою ты меня и я сам себя считали. Так что мучений у тебя сейчас вдвойне: во-первых, ты любишь, во-вторых, ты любишь заблуждаясь. В молодости ложная любовь самая болезненная и тяжкая, ведь смолоду мы все верили, что в чем бы ни заблуждался человек, он не ошибается только в любви. И когда оказывается, что ошиблись в любви, да к тому же еще самым наихудшим образом, мы бываем эгоистически уязвлены и пытаемся доказать самим себе и всему миру, что мы не ошиблись, что любовь наша самая верная. Вот в таком духовно тяжком положении пребываешь сейчас ты, и поэтому нет никакой надежды, что ты что-нибудь сделаешь для избавления от своей ложной любви, что ты можешь что-то сделать, даже если ты хочешь всем сердцем. Поэтому долг моей совести, — я люблю тебя, но не так сильно, как ты: я в свои годы, со своим уставшим сердцем и потрепанными нервами уже не в силах любить по-твоему, — поэтому долг моей совести — наставить тебя на новый и правильный путь. Честно говоря, я чувствовал свой долг поставить тебя в те самые обстоятельства, в которых ты была при нашем знакомстве, чтобы ты могла заново начать свою жизнь. Итак, значит, машинопись, бухгалтерия и языки — и поиски соответствующей должности, если не хочешь снова попытать счастья в замужестве. Замужества я пожелал бы тебе всем сердцем; какие ни встречаются мужья, они все же не таковы, как я. К тому же теперь у тебя опыт, если со временем ты избавишься от своей ужасной ложной любви и не влюбишься так легко и дико, как на сей раз. От этого тебе была бы в жизни большая польза. Польза была бы и в том случае, если бы муж любил тебя больше, чем ты его, большая любовь делает супружеские узы слабее, а любовь меньшая — крепче. А что тебя могли бы любить больше, чем любишь ты, это, по-моему, вполне возможно — чем безумней ты любишь, тем еще более сильную ответную любовь разжигаешь в мужчине. Я говорю это не затем, чтобы ублажить тебя, а чтобы утвердить в тебе известную истину. И поверь, милая, в том, что касается истин для женщин, я разбираюсь и не так часто ошибаюсь в них. Я не могу думать о твоих прелестях без какого-то почтения или даже страха. Это потому, пожалуй, что я никогда не мог и не в силах был надивиться на них и оценить их по достоинству. Ты единственная женщина, о которой я так думаю, это облегчило мне сделать те шаги, о которых ты узнала из этого письма.