Но как он ошибался, запирая дверь и пряча ключ, так же ошибся он и держа путь в полицию. Думал идти в полицию, а пошел знакомой старой дорогой и добрел до дома в то мгновенье, когда полиция выходила оттуда. Ээди вместе с другими любопытными стоял у железной решетки, опершись правой рукой о ворота; стоять ему было тяжело, он очень устал. Ээди смотрел, как чиновники и господа в униформе садились в автомобиль, и слушал разговор зевак.
— Умер, — сказал какой-то старик, видимо, дворник. — Одна пуля в грудь, другая в угол, в пол под диваном.
— А почему, неизвестно? — спросила какая-то старуха.
— Из-за жены, а то из-за чего же, — объяснил старик. — Вот ведь жил он здесь, в нашем доме, с любовницей, перевез сюда всю свою мебель, а жена ютилась бог весть где. Может, читали в газете несколько дней назад, что госпожу И. увезли в больницу с признаками отравления? Это и была его жена.
— Ах, стало быть, сперва жена наложила на себя руки, а теперь муж! — удивилась какая-то статная женщина средних лет, стоявшая скрестив руки на высокой груди. — Тогда понятно. Значит, все же была у человека совесть, у стрекулистов этого нет, они берут деньги и все тут.
— Жена осталась в живых, — продолжал старик, когда женщина со скрещенными руками толковала о совести. — Жена вроде где-то на окраине, у тети.
— Что же он, голова садовая, убивать себя вздумал, если жена жива, — сказала какая-то жалостливая бабенка со слезами на глазах.
— Стало быть, все совесть, — объяснила рослая, со скрещенными руками и высокой грудью женщина. — Стало быть, раз толкнул человека на смерть, раз пытался толкнуть, то и сам должен следом идти, это голос совести.
Больше Ээди не слушал, иначе он должен был бы заговорить сам, ведь он знал обо всем лучше. Но он не хотел говорить, он не хотел вдаваться в объяснения, что разговоры о совести, о самоубийстве ошибочны, ведь не было ни совести, ни самоубийства, а было просто убийство, да еще потому, что нет у людей совести. Человек со спокойной совестью может отправить ближнего на смерть, может поступить как последний проходимец и не почувствует никаких угрызений, так как он прохвост. Человек — прохвост, этот умерший человек — прохвост, и поэтому он должен был умереть, а он, Ээди Кальм, убил его, пусть все это знают, пусть знает весь мир, что он убил прохвоста, у которого не было совести.
Так мог бы сказать Ээди всем этим людям здесь, которые не знали истинного положения вещей, но он не хотел говорить это сейчас, да и зачем говорить такие вещи посторонним людям, если на то есть полиция. Ээди скажет полиции, как все на самом деле было.