Вот Виллу и ходил, выжидая удобной минутки, чтобы потолковать с отцом; но минутка эта не выдавалась, потому что отец был теперь сумрачнее и брюзгливее, чем когда бы то ни было, и не считался с Виллу, хотя тот и заслуживал это своей работой. Не помогало и то, что Виллу перестал сверлить камни на Кивимяэ и ни одного из них больше не взорвал. Он не заложил зарядов даже в те углубления, которые успел высверлить, и камни на Кивимяэ по сей день оставались там, где лежали в утро яанова дня. Виллу не проводил уже дни на Кивимяэ, не заглядывал туда даже по воскресеньям — теперь Виллу гулял по вересковой пустоши, ходил к кырбояскому озеру. Здесь он иногда сидел на самом берегу и от нечего делать проверял свое зрение, силясь разглядеть растущие на противоположном берегу издавна знакомые кусты и деревья. Но знакомых деревьев он обычно не находил, а вместо кустов видел лишь какие-то бесформенные темные пятна, не имевшие ни цвета, ни очертаний.
Из этого Виллу заключил, что если бы на том берегу озера появились пришедшие на водопой лоси или косули, если бы они появились там даже в свете ярких лучей вечернего солнца, то и тогда Виллу едва ли разглядел бы их, — он, быть может, различил бы лишь какие-то движущиеся темные пятна. Нет, не стоит и надеяться: он никогда уже не вскинет ружье к плечу, не возьмет быстроногого зверя на мушку, не нажмет уверенной рукой на спуск, чтобы сразить мелькающих между кустами и деревьями птиц.
Нет уже смысла бежать, как прежде, весенним утром в лес, чтобы поглядеть, как токуют тетерева, послушать, как поет глухарь. Вместо Виллу в лес будут ходить другие, те, у кого оба глаза целы или кто хоть одним глазом видит хорошо; они будут ходить и вдыхать удивительно свежий, бодрящий воздух, каким он бывает в лесу и на равнине в тот час, когда токует тетерев и поет глухарь.
Правда, под конец врач сказал, что со временем зрение у Виллу улучшится, но, видно, он сказал это просто так, для красного словца; надо же было ему чем-то утешить такого детину, думает Виллу. Но даже если предположить, что врач говорил серьезно, все равно глаз Виллу уже никогда не обретет былую зоркость, в этом он уверен; ведь другого такого глаза, каким был его левый, не сыскать. Разве Виллу ошибался когда-нибудь, целясь или прикидывая расстояние, разве глаз подводил Виллу, когда он ковал железо, тесал доски или распознавал следы животных и птиц?
Ах, Виллу не знает другого такого глаза, каким был его левый. Даже его собственный правый глаз не мог сравниться с левым, так считает Виллу и поэтому гораздо больше жалеет о своем левом глазе, который повредил, нежели о правом, которого совсем лишился.