— Ты бы все-таки, Николай Григорьевич, того… помягче с людьми. Хорошо, что ты так любишь машины… Но ведь мы их для кого делаем? Для людей! Чтоб им легче было. Чтобы они производительнее работали, лучше жили. Нельзя, чтобы машины заслонили людей. Так недолго и самому превратиться в бесчувственного робота. Ну, мы еще поговорим… — сказал Славиков и положил трубку, оставив главного инженера погруженным в глубокую и мрачную задумчивость.
Рассуждения Славикова странным образом пересеклись в сознании Хрупова со словами, сказанными ему давным-давно, лет десять назад, его институтским учителем, бывшим фронтовиком, профессором Андреем Андреевичем Ярцевым.
— Автомат и человек… Кто господин и кто слуга? Не умаляет ли достоинство человека то, что он «обслуживает автомат», а не автомат — его самого? Ответ не так прост. Надо признать, что человек вынужден в какой-то степени подчиняться вещам, которые сам же создал. Мы же обычно ходим по тротуарам, а не по крышам… Машина-автомат в этом случае не налагает на нас принципиально новых ограничений. Но должно позаботиться о создании таких условий, чтобы в каждом отдельном случае и в целом в выигрыше оказывался человек.
…Николай Григорьевич вышел из кабинета и пошел по заводоуправлению. В полутемном коридоре от стены отделилась женская фигура и метнулась навстречу ему. То была чертежница Надежда Семеновна, худенькая женщина с миловидным, немного птичьим лицом. Похожей на пичужку ее делали острый, как клювик, носик, и круглые блестящие глаза. Надежда славилась в заводоуправлении самой тонкой талией и красивой, как у Мэрилин Монро, грудью. Она всегда носила водолазки и свитера, перехваченные широким кожаным поясом с огромной пряжкой.
Надежда Семеновна в частном порядке выполняла для Хрупова кое-какие чертежи. Время от времени он заезжал к ней домой. У нее была большая светлая комната с эркером в коммунальной квартире. Так получилось, что однажды Хрупов остался в этой комнате на ночь. С тех пор он регулярно навещал Надежду даже тогда, когда у него не было заказов на чертежные работы. Она была тихой, послушной, никогда от него ничего не требовала. Он и не давал ей ничего, кроме этих, ставших постоянными посещений.
Надежда схватила Хрупова за руку своей маленькой, похожей на лапку рукой с длинными и ярко накрашенными ногтями.
— Коля!.. Я хочу сказать, что этому не верю…
— Чему не веришь?
— Я ничему плохому не верю, что о тебе иногда говорят. Я знаю, что ты добрый и хороший. И хочу, чтобы ты знал, что я это знаю.
Хрупов растрогался. Во время его посещения комнаты в коммунальной квартире они никогда не говорили о своих отношениях. Хрупов знал, что когда-то у нее был муж, об этом можно было догадаться по некоторым предметам убранства комнаты — двум скрещенным саблям на ковре, войлочным тапкам сорок третьего размера, бирманской сигаретнице из папье-маше — золотая роспись на черном фоне (сама Надежда не курила), бритвенному станочку и помазку на туалетной полочке и большому аквариуму с подведенной к нему сложной системой подогрева и освещения. Сейчас аквариум был пуст, на высохшем дне лежали морской песок и ракушки… «Это ты рыбками увлекалась?» — как-то спросил Хрупов. «Нет, это он», — сказала Надежда и осеклась.