Славиков закивал, заулыбался.
— Это наш долг, Роман Петрович. Нас уговаривать не придется.
— И еще, товарищи… Не знаю, как вам, а мне в таких условиях работать не нравится: Производственные помещения закопченные, в цехах или духота, или ветер гуляет, того и гляди, ОРЗ схватишь. Зашел тут на днях в бытовку механического цеха, так, честно говоря, неудобно стало. Вы можете сказать: не первый год на заводе, раньше со всем мирился, а как стал директором… Правильно, товарищи. Признаюсь вам: теперь смотрю вокруг такими глазами, будто заново родился. Вот мое предложение: с понедельника, не откладывая, развернем перестройку. Цех за цехом. Отдел за отделом. А начнем с бытовок… Строительство здания нового клуба временно приостановим. Сразу все не поднять. Приведем в порядок завод, тогда и за новый клуб примемся. Есть вопросы, товарищи?
Слесарь Примаков обернул к директору свое круглое лицо и простодушно сказал:
— Что-то я не пойму…
Славиков встрепенулся:
— Вы, товарищ Примаков, говорите откровенно, не стесняйтесь. Мы хотим услышать мнение рабочего человека. Что вы обо всем услышанном думаете? Вы же член парткома, вам отмалчиваться негоже.
Дмитрий Матвеевич Примаков чувствовал себя неспокойно. Обсуждалась ситуация необычная, поэтому ему трудно было сориентироваться и занять определенную позицию. Раньше, при Громобоеве, этого не было. Вопросы выносили на обсуждение простые, решение было ясно с самого начала, да и роль каждого в разговоре тоже была определена. Не то чтобы давали листок с репликой, как в театре, этого, конечно, не было, но намекали — ты, мол, давай, выскажись в таком-то плане…
Сегодня Примакова никто за язык не тянул, к выступлению не подталкивал, но Дмитрий Матвеевич чувствовал, что отмалчиваться нельзя. Его и так все вокруг упрекали: привык, мол, с чужого голоса петь, а сам-то что думаешь, Примаков? Свои мысли-то у тебя есть или нет? Может, смелости не хватает их высказать? Если по-честному, то ее-то, смелости, как раз и не хватало. Не привык еще излагать свое мнение свободно, без оглядки на начальство. Так что же, выходит, он, Примаков, трус? Нет, Примаков себя трусом не считал. Да взять хотя бы фронтовую службу, честно делал свое солдатское дело, просто, исправно, так, как до этого на заводе слесарил. Свидетельство тому — боевые медали, что рядом с мирными, трудовыми, позвякивают сейчас на его груди. Да и чего, спрашивается, Дмитрию Матвеевичу бояться? Ниже рабочего не назначат, на кусок хлеба для себя и для семьи всегда заработает. Смелей, Примаков!
Нет, не случайно корил себя за душевную робость, за податливый характер, за непослушный язык Дмитрий Матвеевич. Причина была — обида, которая тяжелым камнем ворочалась в груди и не давала ему дальше спокойно жить. Кто его обидел? Да похоже, что все. И новый директор, который поначалу сгоряча взял Примакова с собою в Москву в командировку, однако, в отличие от Громобоева, к делу не приспособил, да и в вагоне-ресторане вел себя как-то странно, не по-директорски, уделял больше внимания Линке, а не Примакову, словно его тут и не было.