А хуже всего был разговор в цехе, о котором доброхоты рассказали Примакову подробно, с деталями. Выходило, будто он не по долгу, а по собственной воле ваньку валял — расхаживал в рабочее время по конференциям и худсоветам. И начальник цеха Ежов Примакова тоже обидел. После директорского визита враз переменился по отношению к Дмитрию Матвеевичу, глядел на него хмуро, слова цедил сквозь зубы небрежно, словно перед ним был не заслуженный слесарь, а пэтэушник-первогодник… А горлохват Шерстков и вовсе обнаглел после того, как Беловежский пожал ему руку и поставил в пример всему цеху. Это особенно было обидно Примакову. Что ж, получается, что вся его долголетняя беспорочная, безотказная служба на заводе вовсе уж ничего и не стоит? Достаточно Шерсткову один раз выкинуть фортель — вернуть деталь для дополнительной обработки фрезеровщикам, и вот уже ему и слава, и почет? Нет, с этим Примаков никак смириться не мог.
Дмитрий Матвеевич поднялся, оправил мешковатый пиджак, выловил из-под лацканов ускользнувший внутрь ворот рубашки…
— Я скажу… Не было такого никогда.
— Чего не было-то?
— Чтобы в повестку дня болезнь ставить. У меня инфаркт десять лет назад случился. Ну и что? Привезли в палату кулек яблок от профкома, и все. Поторопили: не залеживайся. Скорее становись в строй, работа ждет. И я… того-етого… даже в санаторий не поехал. В цехе оклемался.
— Вы, должно быть, нас не поняли, уважаемый Дмитрий Матвеевич, — Славиков сделал попытку помочь старому рабочему сформулировать мысль. — Мы все тут ратуем за то, чтобы улучшить моральный климат. Что же тут плохого?
Однако Примаков подсказки не принял, проговорил упрямо:
— Раньше, того-етого… порядок был. А сейчас? Бузотера Шерсткова в первую строку тащат. У всех на глазах ручку жмут. А мне за общественную работу по шее наложили. Вот тебе и весь моральный климат.
Беловежский, как и все, с напряжением вслушивавшийся в слова Примакова, нахмурился.
— Ну, ясное дело, по Громобоеву тоскует. Понравилось в президиумах-то сидеть, — шепнул своему соседу Фадеичев.
Эта его реплика, достигнув слуха Романа Петровича, сослужила последнему плохую службу. Беловежский жестче, чем хотел, произнес:
— Не знаю, как там у Шерсткова обстоит с общественной работой, а вот что касается технической смекалки, то поучиться у него никому не грех. В том числе и старым рабочим…
Довести свою мысль до конца Беловежскому не удалось.
— Ну, спасибо. Уважили. — Примаков поднялся с бледным мучнистым лицом и, нетвердо ступая, вышел из кабинета. Все, как загипнотизированные, смотрели ему в спину. Потом разом заговорили.