За «дерматином» слышался неясный гул голосов: шло заседание. Тем не менее Примаков толкнул дверь и вошел.
Начальник цеха Ежов, с годами становившийся все более сухим и строгим, недовольно оторвался от лежавших перед ним сводок и поднял бледные, словно выцветшие от времени глаза на вошедшего.
— Что тебе?
Примаков молчал, грудь его вздымалась, будто он никак не мог отдышаться после крутой лестницы. Сейчас ему вдруг показалось, будто он не поднялся к кабинету начальника, а, наоборот, опустился вниз, в подземелье, где не хватает воздуха и оттого трудно дышать.
Что-то в лице Примакова не понравилось Ежову. Он вдруг пристукнул сухой, тонкой, но крепкой, как многослойная фанера, ладонью по столу и скомандовал:
— На сегодня хватит, все свободны.
Они остались наедине.
Оба молчали, глядя друг на друга. Ежов нахмурился, но первым отвел глаза.
— Долго в молчанку будем играть?
Примаков с трудом разлепил словно склеенные густой и липкой слюной губы:
— Разве это дело, Ефимыч?
Ежов все понял, но ему не хотелось понимать, поэтому он постарался вызвать в себе гнев — быстрый и несправедливый.
— Ты что, взялся загадки мне загадывать? Есть что сказать — говори, нечего — иди и вкалывай, еще не хватает, чтобы ты в рабочее время слонов гонял, и без того по цеху разговоры идут. Или не слыхал?
— Слыхал, все слыхал, — с отчаянием, понимая, что разговора с Ежовым не получилось, забормотал Примаков. — Вам, начальникам, видней, кто сколько наработал и кому что выводить, да только я теперь из цеха ни ногой — ни на заводы с опытом выступать, ни в Москве в кабинетах паркетные полы полировать, ни в облдрамтеатре пьески обсуждать… Пусть он… того-етого… Шерстков. Он первый, ему и карты в руки.
В словах Примакова была правда, это понимал Ежов — сам же на последнем заседании парткома вступился за слесаря, стал перечить директору. Но что делать — вместе с Примаковым слезы лить в три ручья? Нет, этого делать Ежов не будет.
Не давая возникнуть в себе жалости к стоявшему перед ним желтому и дрожащему, как осенний лист, Примакову, он по начальственной привычке бросился в атаку:
— Ты, Примаков, мне тут сцен не закатывай, тут, понимаешь, не базар, а завод, тут работать надо, план выполнять!
— Или я не работаю? — успел вставить Примаков.
— А коли работаешь, так и работай… И общественные поручения изволь выполнять. А откажешься, мы о тебе не здесь говорить будем. А знаешь где? На парткоме! Понял? А теперь ступай, и чтоб больше я тебя не видел. Понял? Иди!
Примаков повесив голову вышел из кабинета. За всю свою долгую жизнь он никогда и ни в чем не перечил начальству, безропотно принимая приказания и поручения. Сегодня первый раз взбунтовался. Внутри у Дмитрия Матвеевича все дрожало от возмущения и жалости к себе.