Слесарь присел на край стула, поглядел на завгара. И без того бледное лицо его казалось сегодня еще бледней — то ли от недостатка света, проникавшего в каморку сквозь нестандартное оконце, то ли по контрасту с медно-бурыми волосами Лысенкова.
Дмитрий Матвеевич счел невежливым начинать разговор с денег и зашел издалека.
— Вижу, у тебя, Адриан Лукич, ни одного седого нет, а ведь мы… того-етого… кажись, погодки.
Лысенков нахмурился:
— Какие мы погодки?.. Я помоложе буду.
— Или ты красишься? Знал я одного мужика, то он чернявый, то бурый, как ты, а то вовсе в зелень отдает… — Примаков засмеялся, довольный тем, что ему удалось выжать из себя шутку и тем разрядить напряжение первых минут.
— Ничего я не крашусь, с чего ты взял, — с неожиданной злостью проговорил Лысенков, провел рукой по неестественно бурым волосам, и посмотрел на руку, как бы проверяя, не осталась ли на ней краска.
— Да я так… — растерянно проговорил Примаков. Вот те и на, шутка вовсе не развеселила завгара, а, наоборот, вызвала явное неудовольствие.
— Ну, чего надо? Зачем пришел? Шутки шутить?
Примаков полез в карман, на ощупь отсчитал там восемь десяток, вынул и положил на край стола.
— Вот. Тебе.
Завгар, не меняя недовольного выражения, взял деньги, пересчитал. Криво усмехнулся.
— Много.
— Много?
— Для тебя, говорю, много. А для меня мало. Это за что?
— Так много или мало? — Примаков совсем был сбит с толку. Не получив ответа на свой вопрос, пояснил: — Полсотни за японский платок для Лины, а тридцатка — за машину. Да ты, что ли, Лукич, чуть ли не на весь завод раззвонил, что я по базарам езжу? Меня уж начальник цеха в глаза корил: так, мол, и так…
— А почему ты не можешь на базар съездить? Твое право.
— Вот я и говорю, — обрадовался поддержке Примаков, — свое продал, а не краденое.
— А хошь бы и краденое, кому какое дело, — буркнул завгар и отодвинул пачку денег. — Возьми. Не надо.
— Как не надо?
— Машина была попутная. Бензин казенный.
— А платок?
— Подарок дочке. Или не понял?
Примаков помотал головой, мол, что это еще за подарок. Но сейчас его больше волновал другой вопрос.
— Так ты говорил кому или нет?
— Если бы я всему свету рассказывал, что и с кем делаю, я бы, знаешь, где сейчас был?
Лысенков, откинувшись на спинку стула, захохотал, бледные губы раздвинулись, стали видны длинные, хотя и желтые, но еще крепкие зубы.
«А он, вполне возможно, и впрямь моложе меня», — подумал, глядя на эти зубы, Примаков.
— Тогда откуда Ежов про базар прознал?
— Может, Коробов трепанул?
— Не-е… Не думаю.
Примаков замолчал, вперив глаза в затоптанный пол. Тоска сосала его изнутри.