В этот день Хрупов виделся с Надеждой трижды…
С того страшного для него утра, когда стало известно о приключившейся с молодым инженером Злотниковым беде — инфаркте, когда Хрупову пришлось испытать на себе всю тяжесть людского осуждения («Словно под стотонный пресс угодил»), в его отношениях с чертежницей Надеждой наступил перелом. Хрупов стал почти ежедневно звонить ей, интересоваться здоровьем, ее нуждами и заботами — всем тем, что еще совсем недавно его просто не интересовало. И виделись они теперь гораздо чаще… Хрупов почти силой заставил Надежду взять у него деньги на ремонт обветшавшей квартиры, подбрасывал ей продукты, дарил подарки. И с удивлением видел, как на глазах меняется, преображается эта казавшаяся ему робкой и бесцветной женщина. Она похорошела, даже помолодела! Скинув с себя оковы сдержанности, Надежда теперь часто рассказывала Николаю Григорьевичу о том, что происходило в отделе, где она работала, набрасывала меткие портреты сослуживцев. Он удивился ее наблюдательности.
— Ты знаешь, Дюймовочка сегодня опять заснула на оперативке, — сообщала она Хрупову.
— Дюймовочка? Кто такая?
— Как кто… Веленевская. Это я ее так прозвала.
Хрупов начинал смеяться. Веленевская была маленькой и довольно вредной старушкой, обладавшей острым языком, которого в заводоуправлении все боялись.
— Вот уж действительно — Дюймовочка! — воскликнул Хрупов, понимая, что это столь неподходящее для Веленевской прозвище теперь прилипнет к ней надолго, может быть, навсегда.
Однажды, вскользь упомянув о начальнике механического цеха, Надежда приписала ему реплику Дубровского из повести Пушкина: «Ради бога, не пугайтесь. Я не француз Дефорж, я — Ежов!» Сначала Хрупов ничего не понял, а потом зашелся смехом. Вот уж кто не француз Дефорж, так это прямолинейный Ежов, привыкший говорить резко, рубить сплеча.
— А меня как ты прозвала? — спросил он Надежду.
Она смутилась. Однако, после некоторых колебаний, сказала:
— Щелкунчик.
— Почему именно Щелкунчик?
Она объяснять отказалась. Догадался сам.
— Потому что проблемы и людей разгрызаю, как орешки?
Она засмеялась. И Хрупов понял, что не ошибся.
Первая встреча с Надеждой в этот день произошла в коридоре заводоуправления. Он едва узнал ее: вместо гладких, схваченных заколками прядей на голове ее возвышалось замысловатое сооружение, придававшее женщине нарядно-праздничный вид.
— Боже, что это? — воскликнул он.
Надежда испугалась:
— Что? Не идет?
— Кажется, идет. И очень. Но разве ты… разве мы сегодня куда-нибудь идем?
Она улыбнулась: