Роман Петрович поставил словарь на место. Что заинтересовало отца в рассуждениях скромного библиотекаря Румянцевского музея, жившего в минувшем веке? Какой смысл он вкладывает в вырванные из контекста слова «воскрешение отцов»? Что это — отрицание грядущей смерти? Или претензия на некую «особость», требование на некритическое восприятие его собственного жизненного опыта? Но это же бессмысленно и наивно.
Это было позже. А тогда, в доме отца, он не стал углубляться в философские дебри, а постарался успокоить старика:
— Батя, если тебе что нужно, так ты скажи. Я готов. Все, что в моих силах.
Петр Ипатьевич с довольным видом покивал головой, украшенной пестрой вязаной шапочкой с помпоном.
…Деревня открылась вдруг сразу, как только они поднялись на гребень небольшого холма. Роман Петрович хорошо знал эти места. Подростком вместе со сверстниками, такими же, как и он, сорванцами, тщательно обследовал все окрестности. Правда, близкая деревня эта была для него и его друзей зоной запретной, здесь всегда вспыхивали драки между городскими и деревенскими. Сейчас он, взрослый и проживший уже достаточно долгую жизнь человек, со смешанным чувством радостного узнавания и печали смотрел на этот живописный уголок родной земли. Босоногие мальчишки и девчонки его детства выросли, переженились, нарожали детей. Некоторые остались дома. А иные разлетелись по стране, сохранив в сердце эти утопающие в зелени улицы, белую колокольню на холме, поваленную кладбищенскую ограду… А вон те отштукатуренные и побеленные низкие строения под покатой темно-бурой крышей (животноводческий комплекс?), они тогда уже были или появились впоследствии?
— Я здесь бываю каждое утро, — прервал молчание отец. — Эта деревня мне напоминает другую…
— Та, другая, была на фронте? — догадался Роман Петрович.
— Да…
— В наших краях?
— Да…
На отцовское лицо легла темная пелена. Видимо, воспоминания, волновавшие его, были не из приятных. Зачем же тогда он снова и снова, каждый день, возвращался в эти места, вид которых воскрешал в его душе память о «тех» местах, бередил старую рану?
— И все же я тогда был прав, — сказал Петр Ипатьевич, но уверенности не было в его голосе. — Этот старший лейтенант не понимал самого главного…
— Какой лейтенант?
— Я тебе говорил о нем. Ярцев. Учитель твоего главного инженера. Он не понимал: в трудных обстоятельствах все решает авторитет начальника. Есть он — и все будет хорошо. Нет — все полетит к чертовой матери.
Губы отца побелели. Вязаная шапочка съехала набок, придавая ему комичное выражение.
«Бедный старик, — подумал Беловежский. — До сих пер его волнуют детали, частности… И это не дает ему возможности охватить мысленным взором происшедшее в целом и вынести справедливое суждение».