И вот теперь она возвращалась в Привольск с разбитым сердцем, несбывшимися мечтами, короче говоря, с неудавшейся жизнью. А кого в этом винить? Человека, ехавшего в спальном вагоне с женой?
Вот где крылась отгадка неожиданного решения Лины ехать в Привольск! Она должна была — и немедленно — собственными глазами увидеть женщину с таинственным именем Медея и не одну ее, а вместе с ним, с Беловежским, потому что, только увидев их обоих, могла бы понять, уяснить что-то очень важное для себя. Это она и подсказала отцу мысль — пригласить Беловежского с женой на ужин в вагоне-ресторане.
Как только уселись за стол вчетвером, тотчас же установилась какая-то напряженная атмосфера, которая, должно быть, устанавливается на каких-нибудь важных официальных переговорах, от исхода которых зависят судьбы государств и народов. Сначала над белой, вернее не белой, а голубоватой, отливающей синькой, пахнущей хозяйственным мылом скатертью повисло тяжелое молчание, нарушаемое только позвякиванием раскладываемых официанткой приборов и покряхтыванием Примакова, тщетно искавшего способ начать разговор.
— Вы сильно изменились, Лина, — нарушил паузу Беловежский. Напрасно он придавал голосу вежливо-начальственное выражение, волнение прорвалось и обнаружило себя. Да и как не обнаружить, в вагоне-ресторане развертывалась — в миллионный, а может, в миллиардный раз сцена, когда двое людей, бывших некогда близкими, пытаются вернуть свои отношения в обычное русло, будто прежде между ними и не было ничего, так, простое знакомство.
— Так ведь год прошел, Роман Петрович… Я изменилась, — произнесла Лина. — Вот нос у меня вырос, — и она провела ладошкой по носу, чуть приплющив его.
— Нос? При чем тут нос? — не понял Беловежский. — Ах, нос…
Нос действительно у Лины как будто удлинился, но не это произвело на Беловежского впечатление. Она вся была — и та, и не та. Не стало свежести, которой поразила его Лина, когда два года назад впервые ворвалась в его кабинет и, от усердия вытаращив глазенки, спросила: «Вам кофе с лимоном?»
Он никогда не пил кофе с лимоном и не понимал, как другие могут это делать, а она, только вчера попавшая на завод десятиклассница, видимо, предполагала, что своим вопросом проявляет знание жизни и кулинарных тонкостей.
Нет, свежести теперь не было. Черты лица — и нос в том числе — не столько укрупнились, сколько определились, сделались более четкими, резкими. Косметика, которой Лина стала пользоваться, довершила этот процесс превращения девушки во взрослую женщину. И в то же время в ней оставалось и нечто прежнее, беззащитно-детское, что угадывалось во взгляде широко распахнутых как бы от непреходящего удивления глаз и в манере начинать фразу неуверенно, спотыкаясь, словно она еще не знала, чем эта фраза может закончиться и закончится ли вообще.