— Вот вы и коньяк пьете, — немного позже, когда были наполнены и опорожнены рюмки, с укоризной произнес Беловежский. Мысли, чувства, воспоминания вихрем проносились в его мозгу, и он мучился от невозможности высказать то, что переполняло его, в пристойно-вежливых фразах.
— Коньяк? Да, да… раньше я не могла. Это меня Сапожков научил.
— Какой это еще Сапожков? — изображая строгого отца, поинтересовался Примаков.
Лина ответила:
— Ты разве не знаешь? Помощник режиссера в драмтеатре.
— Это такой длинный, чернявый, который тебя так поздно провожал?
— Да, он.
— Вы, я слышала, ездили в Москву поступать в театральное училище. Что ж, не поступили? — спросила Лину Медея, уже постигшая то, что происходило на ее глазах между ее мужем и этой длинноносой пигалицей.
— Нет, не поступила, — ответила Лина и подняла глаза на Медею, видимо, обрадовавшись поводу, позволявшему, не таясь, рассматривать жену директора.
— Способностей не хватило? Или по внешним данным не прошли?
Беловежский хотел вмешаться, одернуть разошедшуюся жену, но Лина, казалось, не нуждалась в защите. Она не смутилась, не покраснела.
— Кажется, и того, и другого не хватило, — со смешком сообщила она Медее, как бы приглашая ее присоединиться к обуревавшему ее веселью.
На что прост был Примаков, но и тот почувствовал неладное. Поторопился вмешаться, перевести разговор.
— Дочка, а что за платье на тебе? Где отхватила? Где деньги взяла?
— Должно быть, нашлись добрые люди, выручили с деньгами, — ехидно заметила Медея.
Лина слабо махнула в ее сторону тонкой рукой:
— Что вы, какие деньги… У меня их вовсе не было. Неделями только на свежей выпечке и сидела… То слоечку съем, то бублик с маком… А платье я сама сделала. Да ты, отец, позабыл, что ли, бабушкины занавески из вологодских кружев?
— Так разве они еще целы? Двадцать лет в сундуке лежали и не сгнили?!
— А вот и не сгнили! — с торжеством сказала Лина. — Я их постирала, отбелила, а то они уже желтые сделались, и платье сварганила. Прямо на руках! В училище как увидели, так в обморок попадали. Ни у кого такого нарядного нет.
Лина вскочила, выбежала в проход между столиками и повернулась на каблуках. Ее платье, белое с желтизной свежих сливок, легкое, ажурное, разлетелось веером, потом обернулось вокруг Лининых бедер.
— Чу́дное платье, — уже не желая сдерживать себя после бестактной выходки жены, с жаром воскликнул Беловежский.
Порозовевшая Лина, весело смеясь, уселась за стол.
— Не понимаю, чему вы радуетесь, — обращаясь к ней, — проговорила Медея. — На экзамене провалились, денег нет — платье купить не на что, из старья приходится выкраивать. Тут плакать надо, а не радоваться.