Светлые глаза Романа Петровича потемнели, круглое, обычно казавшееся добродушным, лицо затвердело.
— Пойду и пожалею, — твердо сказал он.
Пригладил ладонью редеющие каштановые волосы и вышел из купе, с силой захлопнув за собой дверь.
Медея опустилась на застланную полку и стала смотреть в темное стекло, где ничего не было видно, кроме ее собственного отражения.
…Беловежский двинулся к вагону-ресторану, где он оставил Лину с, отцом. Однако Лина встретилась ему на полпути. Волосы ее были спутаны, рукав платья надорван.
— Что случилось?
— Пристали двое. Тащили к себе в купе. Еле вырвалась. Спасибо, какой-то парень помог.
— Я как чувствовал, — мрачно проговорил Беловежский. — Да вот, опоздал.
— Опоздал, — как эхо отозвалась Лина.
Они оба смешались и замолчали.
— Ты извини мою жену. Не знаю, что на нее сегодня нашло. Обычно такая спокойная, выдержанная женщина.
— Красивая женщина, — снова, будто эхо, повторила Лина.
— Зачем же ты осталась в ресторане? И сейчас… Мне не нравится, что в этот поздний час ты ходишь по поезду одна.
— Одна? А с кем же мне ходить? — поинтересовалась Лина.
— С кем? — Беловежский попытался завладеть инициативой в разговоре: — Лина, я не мог сказать этого за столом… по понятным соображениям…
— По понятным соображениям.
— Перестань повторять мои слова, ты не маленькая!
— Не маленькая.
До него донесся смешок.
— Так вот что я хотел сказать. Я рад тебя видеть. И рад, что ты возвращаешься в Привольск. Хотя с прошлым, как ты сама понимаешь, покончено. К тому, что было, конечно, возврата нет и быть не может.
— Быть не может.
— Да, да… И все-таки я рад.
— Я тоже… У меня голова разболелась, я пойду.
Она повернулась и пошла. Беловежскому показалось, что он недосказал ей что-то очень важное. Машинально ухватил Лину за рукав, раздался треск ветхой материи, мелькнуло голое белое плечо, розовая ленточка на нем.
Она оглянулась, с удивлением посмотрела на Беловежского и скрылась.
Навстречу директору по проходу двигался один из заводских — завгар Лысенков. По легкой, понимающей улыбке, игравшей на его губах, нетрудно было догадаться, что последняя сцена не укрылась от его внимания. У Беловежского появилось желание сказать завгару что-нибудь резкое, чтобы согнать с его лица заговорщицкую, понимающую улыбку. Но тот, словно угадав это, сменил выражение лица на просительно-угодливое и, склонив голову, сказал:
— А я к вам, Роман Петрович, за помощью.
Еще недавно Беловежскому, занимавшему должность начальника производства, по работе редко приходилось сталкиваться с Лысенковым. Он внимательно рассмотрел его впервые несколько дней назад, когда вызвал к себе и попросил сменить своего личного шофера. Прежний, Гуськов, был небрежен и неопрятен, непонятно было, как его мог терпеть предыдущий директор Громобоев.