Несмотря на ранний час, они сразу же уселись внизу пить чай. На этом настоял Нэджент. Он был большой любитель чая, выпивал его бесконечное количество, чашку за чашкой, и всегда умудрялся находить предлог для чаепития. А между тем чай был ему вреден, усиливал его катар желудка. Нэджент был человек слабого здоровья. Худое, тщедушное тело и желтое, изможденное лицо говорили о том, что его организм не приспособлен к жизни, полной напряженного труда. Он часто и сильно страдал от разных мелких и весьма прозаических недомоганий, – так, например, он полгода промучился из-за свища. Но он никогда не жаловался, не щадил себя, не поддавался болезни. Он умел от души, до смешного, наслаждаться мелкими радостями жизни – папиросой, чашкой чая, свободным днем в Уитли-Бэй или прогулкой в Кенсингтон. Нэджент был прежде всего простой человек, простой и добрый. Это выражалось и в улыбке, мягко освещавшей его некрасивое лицо, – улыбке, в которой было что-то мальчишеское благодаря редким передним зубам.
Принимаясь за третью по счету чашку чая, он сказал:
– Что же, теперь, я думаю, можно перейти прямо к делу?
– Да, ведь это ваше правило, – отвечал Дэвид.
Нэджент закурил папиросу и, держа ее между испачканными табаком пальцами, сказал с неожиданной серьезностью:
– Вы знаете, Дэвид, Крис Степлтон болен. И болен он, бедняга, серьезнее, чем мы думали. На прошлой неделе ему сделали операцию в больнице Франкмасонов. Опухоль на внутренних органах… Вы понимаете, что это значит? Я видел его вчера. Он уже без сознания, и конец его близок. – Гарри засмотрелся на горящий кончик своей папиросы, долго молчал, потом прибавил: – В будущем месяце в Слискейле будут дополнительные выборы.
Внезапное и сильное волнение овладело Дэвидом, томительным испугом глянуло из его глаз. Снова наступило молчание.
Нэджент внимательно посмотрел на Дэвида и кивнул головой.
– Все в порядке, Дэвид, – сказал он. – Я снесся с вашим исполнительным комитетом… Совершенно ясно, кого они хотят. Ваша кандидатура будет выставлена обычным порядком…
Дэвид не верил. Он смотрел широко раскрытыми глазами на Нэджента, немой, обессиленный волнением. Потом глаза ему застлал какой-то туман, мешая видеть Гарри.
Первый, кого встретил Дэвид по возвращении в Слискейл, был Джеймс Ремедж. В этот понедельник утром Дэвид приехал в Тайнкасл из Уитли-Бэй вместе с Энни и Сэмми, проводил их на вокзал и усадил в поезд, шедший в Слискейл, затем поспешил в Эджели, где проработал весь день. Было уже семь часов вечера, когда он вышел из здания слискейлского вокзала и чуть не столкнулся с Ремеджем, который направлялся к киоску за вечерней газетой.