Но Хильда усмехнулась:
– Я не филантропией увлекаюсь, а техникой дела. Это своего рода прикладная математика, требует хладнокровного обдумывания. – Она помолчала и прибавила: – А все-таки эта работа сделала меня человечнее.
– Это еще вопрос! – возразил Дэвид. И они снова начали поддразнивать друг друга.
Потом речь зашла о его предстоящем выступлении в палате. Хильда говорила об этом с интересом и увлечением. Дэвид изложил ей план своей речи, она его резко раскритиковала. Вечер прошел очень весело и совсем так, как в старые годы.
Пробило десять часов. Хильда поднялась.
– Вы непременно должны меня навестить, – сказала она. – Я варю какао гораздо лучше, чем вы.
– Приду. А насчет какао – не верю.
Возвращаясь домой в Челси, Хильда с радостным чувством говорила себе, что все было очень хорошо. А ведь ей пришлось сделать над собой большое усилие, чтобы пойти к Дэвиду. Она боялась, что ее поступок может быть истолкован Дэвидом неверно. Но этого не случилось. Дэвид был для этого слишком умен, слишком чуток. И Хильда была довольна. Хильда была прекрасным хирургом, но не слишком тонким психологом.
В день выступления Дэвида она поторопилась купить вечернюю газету. Речь его была отмечена – и отмечена благосклонно. Утренние газеты отзывались о ней еще одобрительнее. «Дейли геральд» посвятила ей полтора столбца, и даже в «Таймс» снисходительно похвалили искренность и убедительное красноречие нового члена палаты, депутата от Слискейла.
Хильда пришла в восторг. Она подумала: «Непременно позвоню ему, непременно!» И, перед тем как обходить палаты, позвонила по телефону Дэвиду и тепло поздравила его. Из телефонной будки она вышла довольная. Пожалуй, даже немного подозрительно сияющая… Но ведь речь была замечательная! И разумеется, только речь Дэвида ее и интересовала.
Артур стоял у окна конторы, глядя на толпившихся во дворе шахтеров. Толпа во дворе вызывала мучительные воспоминания о локауте 1921 года, этом первом конфликте с рабочими, первом из целого ряда конфликтов, в которые его втянули и которые окончились всеобщей забастовкой в 1926 году.
Артур провел рукой по лбу, словно отгоняя воспоминания об этой бессмысленной борьбе. К счастью, все кончилось, забастовка прекращена, люди вернулись в шахту. Вот они толпятся во дворе, все напирая и напирая на будку табельщика. Они не просили работы, а безмолвно вопили о ней. Это было написано на их лицах. Работы! Работы! Любой ценой! Стоило взглянуть на эти застывшие лица, чтобы увидеть, какую блестящую победу одержали шахтовладельцы! Рабочие были побеждены. В глазах у них светился панический страх перед голодной зимой. На каких угодно условиях, за какую угодно плату, только бы дали работу! Они напирали, работая локтями, проталкиваясь к навесу, где за загородкой стоял Гудспет подле старика Петтита, раздавая рабочим номера и внося их фамилии в ведомости.