– Она сегодня днем пришла ко мне на амбулаторный прием. Она не подозревает, что так серьезно больна. Она просто обратилась ко мне, так как меня знает…
– Но это опасно? – допытывался Дэвид с испугом.
– Да… внутренняя опухоль… Думаю, что опасно.
Он смотрел широко открытыми глазами на Хильду, но видел не ее, а Дженни, бедную маленькую Дженни, и в глазах его были тревога и глубокая нежность.
Он сделал инстинктивное движение:
– Я сейчас иду в больницу. Не буду терять ни минуты. Вы пойдете со мной или мне одному идти?
– Погодите, – сказала Хильда.
Он остановился, не дойдя до двери. Теперь у Хильды побелели даже губы. Она была в сильном замешательстве.
– Мне не удалось поместить Дженни в клинику Святой Елизаветы, – сказала она. – Я сделала все, что могла, но не удалось. Видите ли… есть причина… мне пришлось отослать ее… устроить в другой больнице… пока.
– В какой?
Хильда наконец взглянула на него. «Все равно, рано или поздно он узнает», – подумала она и сказала:
– В больнице для венериков на Кеннон-стрит.
Дэвид сначала не понял и в каком-то удивлении уставился на смущенное лицо Хильды; но это продолжалось несколько секунд. Неясный крик боли вырвался у него.
– Ничего не поделаешь, я не могла скрыть это от вас, – сказала Хильда и отвела глаза, потому что ей было тяжело видеть, как он страдает. Она стала смотреть в окно на реку, катившую свои воды внизу. Река текла бесшумно. И в комнате стояла тишина. Тишина длилась долго-долго, пока не заговорил Дэвид:
– Меня пустят к ней?
– Да, я могу это устроить. Позвоню туда сейчас.
Она запнулась, все еще не глядя на него:
– Или, может быть, хотите, чтобы я поехала с вами?
– Нет, Хильда, я пойду один, – пробормотал Дэвид.
Он стоял, пока Хильда разговаривала по телефону с врачом больницы. И когда она сказала, что все устроено, он торопливо поблагодарил ее и вышел. У него подкашивались ноги. Одну минуту ему казалось, что он сейчас упадет в обморок, и он прислонился к окружавшей дом ограде. Ему это было ужасно неприятно, он боялся, что Хильда выглянет из окна и увидит его, но ничего не мог с собой поделать. В одной из нижних квартир граммофон играл: «Ты сердца моего отрада». Эту песенку теперь повсюду играли и пели, весь Лондон помешался на ней.
Дэвид вспомнил, что он с утра ничего не ел, и подумал: «Надо поесть, иначе мне может стать дурно в больнице».
Он выпустил из рук холодные железные острия ограды, за которые было ухватился, и прошел по набережной до ближайшей кофейни. Это был, собственно, извозчичий трактир. Хозяин, заметив, должно быть, что Дэвид чувствует себя нехорошо, принес ему горячего кофе с сэндвичем.