Вдруг дверь отворилась и вошла Хильда. Дэвиду не верилось, что это Хильда: перемена в ней была слишком разительна, в ней чувствовалось полнейшее изнеможение, физическое и душевное. Она вымолвила почти устало:
– Вы бы сходили сейчас ее повидать.
Дэвид поспешно сделал шаг вперед:
– Что случилось?
– Кровотечение.
Он повторил вслух это слово.
У Хильды задрожали губы. Она сказала раздельно и с горечью:
– Как только сестра вышла из комнаты, она села в постели, потянулась за зеркалом… чтобы посмотреть, хорошо ли она выглядит. – В голосе Хильды были ужасная горечь и угнетенность. – Да, чтобы посмотреть, красива ли она, гладко ли лежат волосы, чтобы накрасить губы! Можете себе представить? Полезть за зеркалом! После того как я столько над ней потрудилась! – Хильда замолчала, совсем подавленная. Недавняя бодрость изменила ей, у нее была только одна мысль – что искусная операция пропала даром. Это доводило ее до отчаяния. Безнадежным жестом распахнула она дверь настежь: – Идите сейчас, если хотите ее увидеть.
Дэвид вышел из приемной и прошел через палату в комнату Дженни. Дженни лежала, вытянувшись, на спине, и конец кровати был поднят высоко на козлы. Сестра Клегг делала Дженни впрыскивание в руку.
В комнате царил беспорядок, повсюду тазы, лед, полотенца. Осколки разбитого ручного зеркала валялись на полу.
Лицо у Дженни было землистого цвета Она дышала прерывисто и с трудом. Глаза смотрели в потолок – в них был ужас, в этих глазах, они, казалось, цеплялись за потолок, боялись его выпустить.
Сердце Дэвида словно расплавилось и затопило все внутри.
Он стал на колени у постели.
– Дженни! – сказал он. – Ах, Дженни, Дженни!
Глаза оторвались от потолка и обратились на него.
Белые губы, как бы извиняясь, прошептали:
– Мне хотелось тебе понравиться.
Слезы потекли по лицу Дэвида. Он взял ее бескровную руку и не выпускал ее больше:
– Дженни! О Дженни, Дженни, родная моя!
Она прошептала, как затверженный урок:
– Мне хотелось тебе понравиться.
Слезы душили его, он не мог говорить. Он прижал белую руку к своей щеке.
– Пить! – Она слабо всхлипнула. – Дай воды.
Он взял чашку («Какая забавная, совсем как чайничек!») и поднес ее к бескровным губам. Дженни с трудом подняла руку и взяла поилку. Но тут слабая дрожь пробежала по ее телу. Жидкость из чашки вся вылилась на ее ночную сорочку.
В последний миг все вышло так хорошо – мизинец руки, которой она все еще держала чашку, был изящно согнут. Дженни было бы приятно, если бы она могла это видеть. Дженни умерла, как прилично благовоспитанной особе.