детьми.
– Неужели все родные? – удивляется Салли и передает снимок сестре Морис.
Та молча прижимает крестик, который носит на шее, к губам.
Я узнаю почерк – предмет моей зависти. Легкий наклон вправо. Настоящие чернила. Вспоминаю Жаклин, склонившуюся над дневником с дорогим чернильным пером. Не лезьте не в свое дело! В письме говорится, что Жаклин читала в «Фейсбуке» про встречи выпускниц и прощальную вечеринку. Однако приехать не решилась. Сплетни. Воспоминания. Но она очень хотела поблагодарить меня и попросить прощения за ту страшную ночь – в школьной ванной. А также рассказать о себе.
Далее краткая история жизни Жаклин, всего в паре абзацев. Долго лежала по больницам. Лечебные процедуры, психотерапия. Потом наконец уехала учиться по обмену и там познакомилась с Жан-Пьером. Ему двадцать три. Француз. По профессии учитель. «Не понимаю, что он во мне нашел!» – пишет Жаклин и перечисляет имена и возраст детей – три дочки, а затем двойняшки-мальчики. Безумие даже для примерной католички, но Жан мечтал о сыне.
Я лишь тогда ощущаю давно сжатую внутри меня пружину. Она не разжалась во время встречи в парке. Во время жуткого признания сестры Джоанны. Во время драки с Мелоди и ее приятелем. Во время прошедшей словно в тумане вечеринки.
А сейчас, когда я смотрю на детей Жаклин, металлическая спираль выстреливает, разрывая мое сердце. Три девочки лучезарно улыбаются, два маленьких мальчика строят гримасы и ерзают. А Жаклин, наверное, уговаривает: «Сидите смирно, мальчики! Пожалуйста! А то фотография не получится. Постарайтесь для мамы!»
Пружина разжимается до конца, у меня слабеют ноги, и я поспешно отворачиваюсь, пряча искаженное плачем лицо.
Бет, настоящее
Такси опаздывает. Заказали на половину двенадцатого, а водитель сигналит под окнами не раньше полуночи.
– Тебе лучше, Бет? – беспокоится сестра Морис и сует мне карточку с адресом ордена в Бельгии.
– Намного! Я просто переутомилась, сестра. Трудный выдался день – Мелоди и все такое… Я позвоню! Буду держать в курсе насчет фильма.
Я целую ее в щеку, мне ужасно неловко. Ненавижу плакать на людях.
Потом смотрю в заднее окно машины, как сестра Морис машет из кухни. Водитель сворачивает направо и отъезжает, шуршит под колесами гравий.
Увидим ли мы когда-нибудь школу? Что будем делать теперь, учитывая последние новости? Пойдем ли мы с Салли в полицию или оставим все как есть? Закроем ли ящик Пандоры наглухо?
Едем по темным улицам, Салли засыпает под мерное урчание мотора. У гостиницы я расплачиваюсь и легонько толкаю подругу в бок. У водителя на приборной доске фотография детей – рыженькая девочка с яркими веснушками и мальчик с выпавшим передним зубом. Оба широко улыбаются, а отец обнуляет счетчик для следующей поездки. Я представляю, как они сейчас мирно сопят в кроватках, а днем мама будет на них шикать, чтобы дали папе поспать перед ночной сменой. Оставляю огромные чаевые и поторапливаю Салли.