– Вы больше не сердитесь? На нас с Салли.
Она качает головой.
– Я очень удивилась, когда вас увидела. Мне неловко за свое поведение… Да, признаюсь, я сердилась. Однако больше не сержусь. Я поняла, что вы никак не виноваты в том, какие отношения сложились у меня с дочерью.
– Кэрол вам больше не звонила?
– Нет. Однажды позвонил Нед. Ни с того ни с сего. Сказал, что волнуется за нее. Она ничего не ест. Он пытается убедить ее навестить меня, а она отказывается. Просил меня написать, но какой смысл? Она все равно не ответит.
Дебора отпивает чай, постукивает ноготками по кружке.
– Мама сказала, ты неважно себя чувствуешь?
Вот почему она согласилась приехать!
– Мне лучше, Дебора, спасибо… – краснею я.
– Ну и прекрасно. Рада слышать.
Мама возвращается, на ходу кричит мальчишкам, чтоб не крошили на ковре, и предлагает Деборе отдохнуть с дороги.
– Сейчас я вас провожу, обустроитесь и составим план на выходные!
Я смотрю, как две мамы поднимаются по лестнице, и замечаю, что у них почти одинаковые фигуры. Плоский зад, удлиненная талия. Как странно! Они встречались не часто, только в Святом Колмане на мероприятиях для родителей – представлениях и благотворительных вечерах, но уже тогда хорошо ладили. Я с подростковым эгоцентризмом думала, что, кроме нас с Кэрол, у них ничего общего нет. Наверное, было…
Они поднимаются по лестнице, оживленно болтая, и до меня доходит – моей матери тоже нужна эта встреча. Ей, вероятно, бывает скучно и одиноко. Я вспоминаю историю про «неразумное поведение» отца, про то, как мама от него уходила, и думаю – сколько еще я о ней не знаю.
Подливаю себе чай и иду в кабинет к Адаму – предложить чашечку и ему. В солнечном свете кружат пылинки. Адам за компьютером, при виде меня снимает очки.
– Ты выглядишь лучше, Бет! Правда. Я очень рад – ты действительно выглядишь более здоровой.
– Ты не против приезда Деборы? Я понимаю, тебе нелегко – и мама, и Дебора…
– Разумеется, не против! Обещаю вести себя прилично – чуть позже пойду и пообщаюсь по-нормальному.
В воздухе плавают пылинки, в глазах Адама – все та же тревога за меня. Прядка волос падает ему на лоб, я отодвигаю ее и целую его в макушку. Адам удивляется, ловит и целует мою руку, и мне почему-то хочется плакать. Вообще, я редко плачу, мне до сих пор неловко за эпизод у врача, однако врать Адаму стыдно до слез. Я сдерживаюсь, поправляю бумаги на его столе. Позднее на кухне, когда мы поедаем мамину праздничную лазанью, Адам смотрит на меня через стол и улыбается очень нежно. Я каюсь Деборе, что лентяйничаю, пока мама ведет хозяйство и делает за меня всю работу по дому.