Он топал ногами, внизу под окнами ныл Альперович, стюардессы сушили волосы феном, в дверь трезвонили перепуганные соседи и на всю громкость орал телевизор.
Потом начинался второй тайм, Илюха вытаскивал другую банку с вареньем и садился смотреть. Потом он уходил, и нам казалось, что он уже обожрался этим вареньем, и оно уже лезет у него из ушей, и что он уже никогда даже не посмотрит под наш диван. Но проходило два дня, и он опять являлся к нам смотреть футбол. Когда у нас кончалось варенье, он начинал хрустеть нашими сухариками и вообще всем, до чего мог дотянуться. И мы жались по углам, опасаясь, что когда-нибудь, когда у нас кончатся и сухарики, он дотянется до кого-нибудь из нас.
Мы с ним дружили, но мы его ненавидели.
Правда, Альперовича мы ненавидели больше. Илюшка приходил время от времени, и с ним было весело. А Альперович ныл всегда, и с ним было тоскливо до обморока.
Мы пробовали уговорить хоть кого-нибудь спасти нас от него, но ни одна не соглашалась. Мы просили Начерталку помочь, но она тоже не смогла ничего поделать. Она даже обещала повышение по службе и даже устроить на международный рейс, ничего не помогало. Он им не нравился. Они боялись, что в пылу страсти он зашибет их своим сопливым носом и их выгонят с работы на пенсию по инвалидности.
Лето стремительно катилось к приезду Маруськиных родителей, а мы никак не могли придумать, как избавиться от этой напасти, которая портила нам весь праздник. Мы отчаялись, мы не знали, что делать, и Начерталка уже всерьез предлагала нам переехать в их ведомственную гостиницу, в небольшой восьмиместный номер. И мы уже были готовы на это, но тут Всевышний, вероятно, решил, что с нас хватит.
Однажды, в конце августа, Маруська поздним вечером возвращался откуда-то домой. Мы с Генашкой его ждали. Мы вообще договорились устроить себе выходной и этот вечер провести втроем. Поужинать и поиграть в «Кинга».
Пока его не было, мы смотались в магазин, понапокупали продуктов, отключили к черту телефон и стали готовить мальчишник. Был жаркий душный вечер, и мы сидели на кухне в одних трусах. То есть сидел один Генашка, я стоял у плиты и чего-то там жарил. А Генашка сидел и читал вслух какие-то тексты для экзамена по актерскому мастерству. Бутылочка на столе потихоньку пустела, благость растекалась по нашим жилам, мясо шкварчало на плите, и по кухне плыл умопомрачительный запах. Альперович, видимо, от утомления, спал или был в обмороке, и нам опять стало казаться, что жизнь прекрасна.
Мы накрыли на стол, включили телевизор и стали ждать Маруську.