Олег Янковский (Соловьёв) - страница 22

И тут меня насторожило… Уже неделю нет звонков. Вторую — нет звонков. Третью — нет звонков от Олега! Такого раньше не бывало. Он названивал всегда с дикой нудностью — когда копия? Когда? Где? И тут у меня что-то насторожилось… Я позвонил, говорю:

— Олег! Куда ты провалился? Здесь какая-то хреновина происходит… Какие-то сказки рассказывают, что ты в какой-то клинике лежал… чего-то они тебе ковыряли?

— Да. Я лежал на профилактической. Я иногда время от времени ложился. И тебе советовал — обязательно ложиться… И я вот лег к этим уродам…

— А при чем тут?..

— Они все анализы сделали…

— Ты где?

— В Кремлевке… в больнице. Я им сказал, что я худею! Они сказали, что худеть — действительно хорошо, но с поджелудочной у меня фигня.

— Какая фигня?

— Нехорошая фигня. Совсем нехорошая…

— Вот тебе раз…

— Ну да…

— Олег, что делать будешь?

— Как что делать? Бороться буду! Буду бороться…

И не было в его словах никаких пауз трагических.

Он это принял как нормальный этап своей жизни. И начал эту беспримерную борьбу, которая трагически завершилась. И вот опять-таки мы созванивались часто, когда он болел. Единственное, я не пошел к Марку Захарову на гоголевскую премьеру, когда он играл, но я по телевизору увидел, как изменился Олег… А мы как раз в этот момент с ним не виделись.

Я вдруг понял, что если я к нему зайду, я не смогу сыграть совершенно просто такого нормального человека, который увидел нормального Олега через какое-то количество времени, как будто ничего не произошло. Я не пошел туда. Но созванивались мы все время. И Олег все время спрашивал: «Когда премьера? Где премьера?» И когда мы уже придумали эту замечательную премьеру в Михайловском театре в Санкт-Петербурге, когда поставили аппаратуру всю, я позвонил Олегу и сказал: «Олег, вот такая премьера в Санкт-Петербурге. Там уже весь город оклеен афишами. В Михайловском театре натянули экран, замечательный Dolby Stereo Surround, приезжают гости. Ты приедешь?» Он говорит: «Ну о чем ты говоришь? Конечно, конечно, приеду. Конечно». Я говорю: «Конечно, приезжай! Премьера без тебя — не премьера! Точно приедешь?» Он говорит: «Даже если мне будет очень хреново, наколюсь и на премьеру приеду. Пусть наколят меня. Снимут мне боль на это дело. Я приеду на премьеру…»

И за несколько дней до премьеры все это завершилось тем, чем завершилось. И этой картины он так и не увидел… Так и не увидел сам… Не хотел без зрителей…

Олег Иванович был человеком, скорее, академических взглядов и вкусов, академического образования, академического понимания того, что хорошо и что плохо. И тем не менее в этих, казалось бы, жестких, очень сухих и строгих рамках академических вкусов он находил такое количество живого, такое количество непосредственного. Такое впечатление каких-то даже андеграудных вещей! Вот такой академический андеграунд.