Только когда Мария поднялась со скамьи, Фрейд смог овладеть своим дыханием. Сжав воздух в горле, он сумел привести в действие язык, который до этого был бесполезным отростком во рту.
– Говорите, я вас слушаю, – произнес он. Ему пришла на помощь фраза, которую он уже тысячи раз повторял своим пациентам.
Мария снова села, сложила руки на животе и тесно сжала ноги.
– Сегодня вечером Крочифиса не вернулась, и мне страшно, – сказала она.
Она и сама не знала, по какой причине поведала это доктору. Что он может сделать? Вероятно, он был единственным ее знакомым-мужчиной, и чисто женский инстинкт подсказывал ей довериться ему. Или все дело в том, что он пришел так неожиданно, словно ангел, явившийся в ответ на ее молитвы.
Она не спала всю ночь. Сначала сердилась на дочь за опоздание и была готова упрекать и наказывать ее. Час проходил за часом, она стала тревожиться и мучилась, представляя себе самые ужасные несчастья. Она хотела пойти к отцу эконому и спросить его, видел ли он, как Крочифиса ушла, и в котором часу. Но этим создала бы плохое впечатление о дочери, и как раз в первые дни ее работы. Довериться матери? Об этом не могло быть и речи. Мать стала бы без конца повторять ей, что она ошиблась, что место девочки не на службе у священников, а в ее лавке. И добавила бы, что мужланы из лавки, которые почти все – товарищи социалисты с красным платком в кармане, лучше этих черных сычей, которые чванятся своей властью. И если с Крочифисой случилась какая-то беда, виновата в этом только Мария, и пусть она раз и навсегда прекратит думать о другой жизни, кроме честного труда среди нормальных людей.
Фрейд положил пакеты с покупками на скамью и зажег себе еще одну из сигар «Трабукко»: они сгорали быстрее, чем остальные. Вдохнул дым и кашлянул, пытаясь наконец заговорить.
– Вы хорошо себя чувствуете, доктор?
Он кивнул и жестом предложил Марии продолжать рассказ.
– Вчера вечером, – снова заговорила она, – мы вместе протирали мебель в коридоре на третьем этаже. Крочифиса, кажется, нервничала, но я думала, что ей надоело тереть эти вещи. В ее возрасте скучать от работы – нормально, человек еще не привык трудиться. Один монсеньор хотел задать ей несколько вопросов и, может быть, исповедовать ее. Так действительно делают с новыми работницами, чтобы не впустить в свой дом какую-нибудь горячую голову – анархистку или социалистку. Но Крочифиса не то и не другое. Я сказала ей, что буду ждать ее за воротами Святой Анны, – и стояла там, пока их не закрыли. Тогда я подумала, что она могла выйти в другом месте и пришла сюда. Уже почти стемнело, но ее не было ни дома, ни в лавке.