– Мне надо бы поговорить с вами.
– Хотите пообедать со мной?
– Нет, спасибо, я уже поел. Но я был бы вам благодарен, если бы, когда вы закончите, мы смогли прогуляться по саду.
Почти засохшие цветы питосфора осыпались даже при самом легком прикосновении, издавая сильный запах – последний подарок перед концом; этот аромат был менее нежным, чем весенний. Ронкалли растирал их лепестки между большим и указательным пальцами, а потом закрывал глаза и подносил пальцы к ноздрям. Фрейду же больше нравился сладковатый аромат только что зажженной сигары «Дон Педро», который смешивался с запахом сосновой смолы. Однако, видя на лице своего спутника восторг, доходящий почти до экстаза, доктор предположил, что вся природа – источник удовольствий. Жизнь создала наслаждение, чтобы сделать возможным свое продление; именно наслаждение делает возможным существование жизни и ее непрерывность.
Они вышли в сад, где сова пела свою любовную песню, и остановились под ветвями ливанского кедра.
– Вы помните Крочифису, дочь Марии Монтанари, – сказал Ронкалли.
Это было утверждение, а не вопрос.
Он был прав: об этой девочке Фрейду напоминало все, в том числе беспокойство ее матери, к которому он отнесся столь легкомысленно. Сейчас ему чудился в воздухе чей-то шепот: «Может быть, ты ошибся».
– Я недавно нашел ее недалеко отсюда, за кустом.
– Она жива? – инстинктивно спросил Фрейд.
– Слава Богу, да. – Ронкалли нахмурился. – Но пояс на ее платье был развязан, и она спала. Я старался ее разбудить, она выглядела смущенной и сбитой с толку; может быть, она была и немного пьяна: от нее пахло вином, и она не держалась на ногах.
– Scheisse… – пробормотал Фрейд, надеясь, что его собеседник не знает немецкого языка и не поймет, что это значит «дерьмо».
– Я не знал, что делать. Если бы я позвал отца эконома или, что того хуже, гвардейцев, она попала бы в беду и вместе с ней пострадала бы ее мать, хорошая женщина. И я оставался рядом с ней, пока не стемнело, а потом привел ее – почти принес – в единственное место, где, я был уверен, ее не найдут. В вашу комнату, доктор.
Фрейд опустил голову и подпер рукой лоб. В первую минуту он подумал о том, какой скандал случится, если кто-нибудь найдет девушку там. К тому же в этом случае, чтобы снять с себя вину, ему пришлось бы обвинить Ронкалли, и кто-нибудь мог бы подумать, что они сообщники – да еще и в развращении малолетки. Однако во взгляде молодого священника доктор прочитал честность и безмолвную молитву, но не увидел ни злобы, ни стыда. Это была простота человека, который знает, что поступил правильно. Простота того, кто согласен с возникшим в древности мнением евреев: нужно быть не святым, а только праведным, а таким может быть каждый; для этого достаточно творить немного добра, когда возникает подходящий случай.