2. Жил-был, например, некий Сергей Степанович Медведков (1847–1917), ректор Симбирской духовной семинарии, член Четвертой Государственной думы от Симбирской губернии. Умер ли он сам в 1917 году или убили его, застрелили перед зданием Таврического, где Дума заседала в последний раз, и тело его лежало в клюквенной луже на снегу?
В детстве у нас зимой было такое развлечение – поливать снег разноцветными красками. Воспоминание о политых красками сугробах осталось у меня как одно из самых полноценных и ярких, соединяющих и свет, и цвет, и тактильную память от мокрого холода в пальцах, и чувство чуда, причина которого хоть и известна, но от этого чуда не меньше. Может быть, благодаря уроку разноцветного снега у меня осталось на всю жизнь твердое сознание того, что знание причины чуда не отменяет; и, наоборот, что для чуда причину знать не обязательно; что между фактом и чудом – вообще нет никакой связи. А что чудо растет из легенды – это само собой разумеется.
3. Что ж до подмосковного «Медведково», расположенного на Яузе, то никаких Медведковых среди его владельцев сроду не водилось; зато водились Медведи. Первым владельцем его был Василий Федорович Пожарский, по прозвищу Медведь (вспоминается повесть Мериме «Локис»). А первое упоминание села в документах приходится на 1623 год, когда владел им славный Дмитрий Пожарский, тот самый, бронзовый, что стоит с Мининым у Лобного места на Красной площади. С конца XVII века владел Медведковым фаворит царевны Софьи Василий Васильевич Голицын. Вслед за ним досталось оно его заклятым врагам Нарышкиным, дядьям Петра Первого, и они владели им больше века; продали лишь в 1809 году некоему Карлу Яковлевичу Шмидту. А тот перепродал в том же году в общее владение помещику Александру Родионовичу Сунгурову и купцу Николаю Михайловичу Гусятникову, скончавшемуся в 1845 году. В этом-то 1845 году имение перешло в полное владение вдовы Сунгурова Елены Яковлевны. А затем досталось ее внучке – Н. В. Бланк. Позднее все это было продано какой-то Капыриной, а от нее унаследовано каким-то Шурупенковым. В конце концов тут построили дачи, как в прочих «вишневых садах», и проложили Савеловскую железную дорогу.
Во всем этом нет ровным счетом ничего ни удивительного, ни меня касающегося. Ничего, кроме, быть может, одной странности. Отчетливо помню, что фамилию «Сунгуров» мать моя произносила и что в Симферополе она также звучала. О владельце Медведкова Александре Родионовиче Сунгурове мало что известно, разве только что был у него в Арзамасе брат, Петр Родионович (1763–1818). А у этого Петра Родионовича был сын, нашему владельцу Медведкова приходившийся родным племянником. И вот тут что-то брезжит интересное. Племянника звали Николай Петрович Сунгуров. Родился он около 1805 года, в Арзамасе или в Москве – неизвестно; однако рано осиротел и, возможно, жил в детстве у дяди; во всяком случае известно, что он был воспитанником Московского благородного пансиона, а затем студентом Московского университета. Там, около 1830–1831 года, стал он выдавать себя за чудом выжившего члена Общества декабристов. Вокруг него сложился кружок студентов, недовольных политической и гражданской жизнью в России; среди них были Я. И. Костенецкий, П. А. Кашевский, Ю. П. Кольпейф. Знался Сунгуров и с Герценом, который вспоминал о нем в «Былом и думах». В кружке обсуждалось свержение монархии и установление конституционного строя. Примерно тогда же в Москве возник и кружок Станкевича, членом которого был Бакунин. Вскоре на нашего «декабриста» донес его товарищ, студент Иван Полоник, и Сунгуров был арестован. Дело рассматривалось в Московском военном суде. В 1833 году двадцативосьмилетнего юношу приговорили к лишению чинов и пожизненной каторге в Сибири. Николай Петрович Сунгуров был отправлен по этапу, во время привала на Воробьевых горах пытался бежать, но был схвачен; после чего пытался покончить жизнь самоубийством. В конце концов он был доставлен в Нерчинск и там на рудниках вроде бы скончался, неизвестно когда. Но даже если и не скончался, от Нерчинска до Уфы пять тысяч километров…