– Немного легкого чтива? – догадывается он с кривой усмешкой, разглядывая мятый пергамент.
Его лицо смотрит с листовки вместе с лицами его отца и брата с сестрой на семейном портрете, воспроизведенном рядом с центральной страницей.
– Что ты здесь делаешь? – спрашивает Элос, откладывая ответ на предыдущий вопрос. – Что-то не так? Почему ты не на церемонии?
– Мы пошли прогуляться в Древний лес, – отвечаю я, и Финли поджимает губы, как будто я его предала. – У него был приступ, и теперь его лихорадит, – я делаю паузу. – Я видела это, Элос. Притяжение и безмолвие.
Мой брат пристально смотрит на Финли.
Призрачная агония. Неизлечимая. Убийственная. Исход, о котором никто не хочет говорить, висит над комнатой, как вуаль.
– Оставайся здесь, – инструктирует Элос, прежде чем исчезнуть в узком коридоре. Финли чешет затылок, лениво обходя чисто выметенный периметр. Мгновение спустя мой брат снова появляется с туго затянутой матерчатой сумкой в руке.
– Садись.
Финли опускается на плетеную скамью, стоящую у стены, в то время как Элос достает из сумки скрюченный стебель, отрывает два пятнистых зелено-фиолетовых листа и кладет их в ступку на прилавке. Я прислоняюсь к расписной стене напротив принца.
– Какие еще симптомы? Усталость? – интересуется он, хватая пестик какого-то растения в одном из шкафчиков.
Финли пристально наблюдает за его работой.
– Разве это имеет значение?
– Какие симптомы? – повторяет свой вопрос Элос, не сводя взгляда с листьев, которые перемалывает. – Что-нибудь болит?
Звук скребущего по камню камня наполняет пахнущую лавандой комнату.
– Мои ноги, – наконец признается Финли.
Теперь моя очередь выглядеть преданной. Он никогда не говорил мне, что ему больно. Мою кожу покалывает, когда я думаю о темпе нашей ходьбы, который я задала, чтобы добраться сюда.
Я даже не спрашивала, тяжело ли ему.
Но с другой стороны, Элос всегда был лучшим из нас. Когда король Жерар дал аудиенцию через неделю после смерти своей жены, его бесхребетные советники рассказали о зловещих обстоятельствах нашего прибытия и настаивали на казни или изгнании. Король предпочел милосердие страху, отказавшись наказывать нас за отсутствие явного преступления. «Это испуганные дети, – я помню, как он говорил, устало проводя рукой по лицу. – На какой вред, по вашему мнению, они способны?» К едва сдерживаемому возмущению присутствующих в тронном зале, он затем предложил нам работу и только одну, поскольку наше совместное присутствие в суде было достаточно спорным, чтобы подвергнуть нас опасности. Одна работа, означавшая еду, деньги и все остальные преимущества, которые дает пребывание в милости у короля.