– Объясни почему.
– Дело в том, что рядом с ее машиной мы обнаружили большой рулон скотча – того самого, которым он так любит пользоваться.
– Нет смысла связывать труп или же заклеивать рот женщине, которую собираешься убить чуть погодя – ведь гораздо проще сделать это сразу. Таковы ваши аргументы, да?
– Да, и они вовсе не кажутся мне искусственно притянутыми.
– Нет, ты, разумеется, прав, нисколько. Что-нибудь еще?
– Я нашел квитанцию на пару цветных контактных линз – как раз таких карих, о которых рассказывал тот идиот, которого я приводил.
– Ну и что в этом интересного?
– А то, что сами линзы нигде не обнаружены.
– Ты полагаешь, что они по-прежнему на ней?
– Нет, исчезла полностью вся упаковка. Я проверил помойное ведро – ее не выбрасывали. Думаю, их прихватил Андреас Фалькенборг. Мне жутко неприятно говорить об этом.
Конрад Симонсен сурово сказал:
– Ты считаешь, что он заставит Полину их надеть, когда будет убивать ее?
– Вот именно, Симон. Ведь как раз это он и делает – убивает их всех.
По мере того как сознание вернулось к ней, пришло ощущение жуткой головной боли, которую усугублял адский грохот, обрушивавшийся на нее через равные промежутки времени с такой силой, что едва не лопались барабанные перепонки. Видеть она ничего не могла, и лишь постепенно начала понемногу разбираться в сложившейся ситуации. Рот ее был заткнут тряпкой и наглухо заклеен несколькими витками обернутого вокруг головы скотча, который удерживал тряпку и неприятно обдирал кожу на щеках всякий раз, как она пыталась пошевелить головой. А удержаться от этого было неимоверно трудно, ибо каждая очередная порция оглушительного грохота заставляла ее вздрагивать всем телом. На голову ей была накинута какая-то материя, по ощущениям напоминавшая плащ с подкладкой из синтетического шелка, однако сделано это было неаккуратно, ибо, наклонив голову и скосившись вниз, она видела у себя под ногами полоску света и участок бетонного пола. Сквозь это отверстие проникали клубы белой сухой пыли, вызывавшие у нее приступы ожесточенного кашля, которые всерьез грозили задушить ее, ибо заткнутый тряпкой рот и так мешал ей нормально дышать. Белая взвесь возникала всякий раз, как начинался грохот, и она быстро научилась задерживать дыхание, когда поток ее бывал особенно плотен. Отсутствие возможности что-либо толком разглядеть, сумасшедший шум и борьба с несносной белой пылью с самого начала настолько поглотили ее внимание, что она даже не сразу заметила, в каком положении находится ее тело. Она сидела на стуле, ножки которого не передвинулись ни на миллиметр, когда она попыталась было его раскачать. Руки ее были накрепко пристегнуты к подлокотникам металлическими наручниками.