Леонид Филатов (Соловьёв) - страница 16
Сукины дети
Совсем же странная история… но я ее тоже расскажу. Когда все кончилось и Лёня ушел, мы с Сашей Адабашьяном пришли в Дом кино на гражданскую панихиду. А мы оба маленького роста. И к нам подошли какие-то люди из организаторов и говорят: «Вы, вот вы! Вы хорошие ребята, у вас были хорошие связи и отношения — вы понесете гроб». Мы с Адабашьяном пошли туда, встали, где были выбранные нести Лёнин гроб. И, когда стали поднимать гроб, выяснилось, что мы с Адабашьяном никак не годимся, потому что там в основном таганские были ребята, здоровые такие… и мы с Адабашьяном пытались дотянуться до гроба, и на нас посмотрели, как на зачумленных, говорят: не, не, не… Ребят, вылезайте оттуда, понесете фотокарточку. И дали нам с Адабашьяном фотокарточку Лёнину. С другой стороны, говорят, это почетно, прямо первые пойдете, а уже гроб за вами понесут, а вы с фотокарточкой с Адабашьяном пойдете. И мы с фотокарточкой встали…
И вдруг подбежал какой-то безумный в слезах и, падая на колени, закричал: «Прошу вас! Прошу вас! Дайте я понесу фотокарточку. Прошу вас, я не смогу жить дальше, если я не понесу фотокарточку!» И мы с Адабашьяном покорно отдали фотокарточку. Когда стали всех ровнять и строить, к нам опять подошли организаторы, говорят: «А где фотокарточка-то? Где фотокарточка?» И мы с Адабашьяном, как два, по меньшей мере странных человека, сказали: «Вот у нас отобрал вон там человек». — «Как? Как вы могли отдать фотокарточку? Вы что? А кто этот человек?» Мы говорим: «А мы не знаем. Он тут рыдал и говорил, что это для него главное дело жизни и сейчас, так сказать, понести Лёнину фотокарточку». — «Вы что, сумасшедшие, больные, как вы могли это сделать?» Пошли к этому самому, который держал фотокарточку, говорим: «Отдай фотокарточку». — «Вот я умру лучше, но не отдам!» Стал, так сказать, собираться скандал: там, поставьте гроб, мы сейчас у него отберем фотокарточку, кто такой вообще, как его пропустили? Но вот эта… ужасная глупость и цинизм «воспоминачества», который иногда бывает, он может вообще перекрыть все. Вцепившись в фотографию, говорить: нет. Вот я ее не отдам. Вы все меня будете видеть, что я с Лёней очень близок был и я ее попру вот самый первый и самый вообще, так сказать, самый главный в этих воспоминаниях.
Нет, ничего такого в голове, когда ты думаешь о Лёне, не возникает. И нет желания чего-то доказать, чего-то свое пробуровить и что-то свое протолкать в жизнь. Лёня был особый человек, Лёня нес в душе музыку. И музыка эта была моцартовская, и человек он был моцартовский. И судьба его была моцартовская. А вся живая жизнь и, главное, радость от нее строится на том, что время от времени в этой жизни рождаются и живут Моцарты.