возвращалась к домашним обязанностям, а мальчишки к играм.
Нечего говорить, что Леонар Ренуар, его жена и дети приехали в Париж дилижансом. Путешествие от Лиможа до Парижа длилось несколько более двух недель. Отец его не запомнил, но дядя Анри кое-что мне рассказывал. Особенно памятной осталась духота внутри этого закупоренного ящика на колесах, куда воздух проникал через крохотное окошечко. Перед переездом Ренуары распродали все, что не было насущно необходимым. Все облачились в лучшее платье. То была одежда, скроенная самим отцом из добротного местного сукна, способного защитить от суровой лиможской зимы. Однажды, когда солнце жарило особенно сильно, с маленькой Лизой случился обморок. Тогда кучер взял ее на козлы и на следующей станции заставил выпить стакан виноградной водки. Моя бабка замешкалась и не успела избавить дочь от такого радикального лекарства.
На остановках все собирались вокруг хозяйского стола. Ехавший с Ренуарами коммивояжер всякий вечер рассказывал один и тот же случай: про нападение на дилижанс, при котором он будто бы присутствовал. Разбойники заставили пассажиров выйти, отобрали деньги, багаж и платье. Рассказчик избежал общей участи, так как, будучи мертвецки пьяным, валялся под лавкой в карете и остался незамеченным. Час спустя, когда дилижанс уже продолжал свой путь, он проснулся и чрезвычайно удивился, оказавшись окруженным спутниками в костюме Адама. После обеда бабка с Лизой отравлялись в комнату для постояльцев. Леонар Ренуар и мальчики спали на соломе в конюшне. Во Франции и поныне сохранилось несколько таких почтовых станций. Одну из них можно и сейчас увидеть к северу от Сент-Этьенна, на перекрестке двух дорог. Большой дом с серыми стенами, с рядом одинаковых небольших окон и черепичной крышей выходит углом к дорогам. Его фасад делит величественный проем ворот, зияющий как огромный зев. Всякий раз, когда я попадаю внутрь, меня поражает красота деревянных перекрытий. Стропила возносятся к коньку крыши, словно взлетают. Перекрещивающиеся балки образуют деревянное кружево. Это напоминает трюм большого перевернутого корабля. Конюшни и каретники, построенные вокруг просторного крытого двора, составляют центр всего заведения. Двор похож на перрон железнодорожного вокзала. Лошадей привязывали к яслям, проезжие сидели в общем зале за кружкой местного вина. В последний раз, когда я там ночевал, станция работала, как прежде. Место дилижансов, естественно, заняли грузовые машины. Водители — эти последние поэты больших дорог, — по счастью, не объезжают постоялый двор. Они, как и я, несомненно, представляют себе тяжелые кареты с окованными железом колесами, запряженные шестеркой сытых першеронов; лошади с грохотом и стуком, с искрами, высекаемыми подковами о булыжники мостовой, влетают на тихий двор станции; навстречу дилижансу выбегают служанки в накрахмаленных юбках, кучер, не слезая с козел, залпом осушает кружку легкого вина, которую хозяин торопится нацедить в погребе и, по обычаю, преподносит герою минуты — тому, кто на мгновение вносит в существование этих сонных деревенских жителей иллюзию приобщения к городской жизни, известной им только понаслышке.