Я лишь кивнула, развернулась и буквально выбежала за дверь. Почувствовала огромное облегчение, оказавшись в подъезде.
Странно, но я даже не плакала. На дорогу за город, до бабушкиного дома, у меня ушло больше часа. Я будто оглушённая садилась и выходила из автобуса, ждала следующего на остановке, потом сидела, прижавшись виском к холодному стеклу, и, кажется, даже ни о чем не думала. И только когда увидела бабушку, разрыдалась. Только помню, как спрашивала ту раз за разом:
– За что? За что так со мной?
Ответа ни у кого не было. Бабушка могла лишь жалеть меня, гладить по голове и обещать, что всё наладится. Однажды всё обязательно наладится. Весьма расплывчатое, неопределённое обещание.
Вечером приехали родители. Одни, без Ляли. Я сидела в саду и слышала их голоса, как они разговаривали с бабушкой. Та негодовала, называла дочь и зятя бездушными, а мама с ней, кажется, спорила. Папа, как всегда, предпочёл отмолчаться. Мне не хотелось с ними разговаривать. Мне даже не было интересно, что за разговор ведётся на кухне. Я и без того всё знала. А позже мама вышла ко мне в сад, одна. Прошла к беседке, в которой я сидела, и присела рядом. Начать разговор не торопилась, разглядывала что-то вокруг, но на меня не смотрела. То ли желания не имела объясняться, то ли смелости не хватало. Я тоже молчала. О чем я могла ей поведать? О своих обидах? Вряд ли ей было интересно. Что она вскоре и подтвердила своими первыми словами:
– Ты должна понять, – сказала она.
Я повернула голову, посмотрела на неё.
– Что я должна понять?
– То, что от тебя уже ничего не зависит. Никто не виноват, Тома, что так случилось. Они любят друг друга. И это ты должна понять.
Я сжала руку в кулак, смотрела в сторону и глотала слёзы обиды. Но сжимание кулаков не помогло, и я всё же высказала маме то, что клокотало у меня внутри.
– Почему я опять должна что-то понимать? А кто поймёт меня? – Я повернулась к матери и с претензией проговорила: – Неужели ты не могла меня предупредить? Ты же звонила, рассказывала о свадьбе! И не могла меня предупредить, чтобы я не упала в обморок, когда узнала всё на пороге квартиры!
Мама недовольно поджала губы, вскинула подбородок, отгораживаясь от моих обвинений. И только сухо попросила:
– Не кричи, пожалуйста.
– А я хочу кричать, – воспротивилась я. – Хочу кричать. Потому что у меня отобрали то, что было моим, что я любила и в чём нуждалась!
– Ты говоришь совершеннейшие глупости, – укорила меня мама, не повышая голоса. – Нельзя отобрать то, что тебе не принадлежит. Разве у Виталика нет права голоса, и он не может сам сделать выбор? Он его сделал, он очень переживал, мы все это прекрасно видели. Как он мучился. Но он пришёл к Ляле и к нам, и честно сказал, что любит её. Что я должна была делать? Зная, что у вас с ним всё равно ничего не выйдет? Тома, – в мамином голосе проявилось участие, по крайней мере, попыталось пробиться наружу, – я знаю, что тебе больно и обидно, но никто не виноват в том, что всё так сложилось. А Ляля…