Григорий долго рыдал на кухне, проклиная себя и свою затею, и плач его прервал кошачий вопль, донесшийся из спальни сына. Крик боли, предсмертный и захлебывающийся. Сапнов вбежал в спальню и увидел скорчившегося на полу сына. Тот стоял на коленях, а под ним, еле-еле шевеля лапами, бился в последних судорогах Тишка. Из пасти вместе с пузырящейся кровью вырвалось последнее, протяжное урчание. Сын поднял безразличное лицо, покрытое царапинами. По губам Лешки стекало красное, к перемазанной щеке прилип клок шерсти. Сын встал, оставив умирающего кота, уселся на кровать, сложил руки на коленях и отвернулся к окну, где испуганные кошачьим криком голуби по одному возвращались на карниз.
* * *
Маранью Сапнов нашел там же под мостом. Старуха раскладывала на земле кости, не обращая внимания на Григория, стоящего над ней с топором в руке.
– Сына верните, суки, – сказал Григорий.
– А тебе его вернули, – голос Мараньи звучал делано беспечно. – Мы свою часть уговора выполнили. Это ты полез, куда не просят. Вот и расплата. Про завтра не забыл?
Ожидая ответа, она уставилась на Григория склизким бельмом, и он коротко ухнул ее обухом в скулу. Маранья завалилась на спину, обхвати лицо ладонями и взвыла от боли. Григорий занес над ней топор:
– Заткнись, гнида! Зарублю!
Она замолкла. Между пальцами побежал тонкий темный ручеек.
– Я вам тело свое не отдам, – прохрипел Григорий. – Нет сына, нет тела. Такой уговор был.
– Теперь условия ставишь не ты, – глухо ответила Маранья. – Теперь никто из нас ничего не решает. Ты отдашь свое тело или его заберут силой. Оно уже не твое. Это не то, от чего можно спрятаться или убежать, и завтра на закате тебя не станет. Можешь и не приходить, но тогда пострадаешь не ты один. Все, кого ты знаешь и любишь, умрут. Лучше отдай добровольно, мало тебе одного наказания?
Григорий удовлетворенно хмыкнул и занес над ее головой топор.
– Не станет меня, и вам не бывать!
– Стой! – рявкнула старуха, и он замер. Маранья заискивающе заулыбалась, разводя в стороны перемазанные ладони. – Отчего ж сразу не станет? Никто не говорил, что нет выхода. Есть один способ душу твою уберечь, отчего ж нет.
– Говори.
Старуха помрачнела.
– Черный способ, дрянной. Вовек грех не смоешь и в посмертии тебя ждет только сера и раскаленный металл.
Григорий склонился над ней:
– Говори.
И в хищной, шепчущей темноте под мостом Маранья рассказала Григорию все, что знала, и о чем лишь догадывалась. О теле, что отобрано без насилия, о бегущей воде, куда нечисти не ступить, о стенах оскверненной церкви, которые Он не сможет покинуть до первых петухов – все рассказала Маранья, чтобы сохранить свою жалкую, подернутую гнилью жизнь.