Григорий очнулся от криков. Вдалеке у края болота кружили вороны, и карканье их, заунывное и протяжное, отдавалось в голове пульсирующей болью. Он с трудом поднялся на ноги и увидел, что в стене сруба зияет неровный проем с выщербленными краями, а земля под ним усыпана мелкими щепками. Григорий, шатаясь, поднялся к дому и осторожно ступил внутрь. Пусто, лишь тлеют в углу последние седые угли. Выступивший пот вновь пропитал затвердевшую рубашку, дыхание словно перехватила ледяная рука. Он со всех ног побежал к птицам, и они повели его обратно тропами, сокрытыми от живых и мертвых.
* * *
Маранья с сыном ждали его у подъезда. Григорий выскочил из машины, растрепанный, мокрый, грязный, и устремился к Алешке, но старуха преградила ему дорогу:
– Ты, тварь, – зашипела она. – Что наделал, знаешь? Всех под нож подвел!
Григорий попытался проскочить мимо Мараньи, но она ухватила его за лацкан пиджака когтистыми пальцами:
– Куда?! Слушай внимательно, сынок! Нас за твое самоволие накажут, а ты уже наказан. Но наказание уговора не снимает. Два дня у тебя на все. На исходе второго дня явишься в церковь. Понял?
– Какое наказание? – выдохнул Григорий.
Старуха отпустила его и, ухмыляясь, кивнула в сторону сына. Сапнов подошел к нему ближе. Лешка сидел на лавке, не глядя на отца.
– Сынок, – позвал его Григорий. – Лешенька…
Сын не шевельнулся, будто не услышал.
– Сыночек, – Сапнов неловко обнял сына, прижал к себе, но Леша не ответил на его объятья. Григорий почувствовал холод его тела под руками. Он заглянул в лицо сыну. Бледность, мертвенная и неестественная. Синие губы. Налившиеся тени под глазами. Расплывшиеся кляксами зрачки.
Мертвый сын встал с лавки и мимо Григория прошел в подъезд. Утренний двор, еще скованный цепями сна, пронзил долгий крик, полный боли и отчаяния.
* * *
До вечера Григорий сидел рядом с сыном в его комнате. Каждые пять минут звонила жена, уехавшая к матери еще две недели назад. Григорий не брал трубку. Знал, что не сможет соврать, не удержит дрожь в голосе. Жена еще ничего не знала про Алешку.
Сын устроился на краю своей детской кроватки и смотрел в окно на угрюмых голубей, нахохлившихся на карнизе. Он сидел, ровно держа спину и сложив руки на коленях. Ни движения, ни звука. Григорий пытался говорить с ним, приносил Лешке чай, шоколад и его любимые, но сын лишь сидел, повернув голову в сторону окна, и не шевелился. Приходил Тишка, их кот, терся под ногами Лешки, задевая бледные ступни подрагивающим хвостом, урчал, поднимался на задние лапы, просясь на руки, но сын не видел кота.