Не будет преувеличением сказать, что Пушкин не просто хорошо знал роман де Лакло, но что это было одно из литературных произведений, оказавших значительное воздействие на его интеллектуальное развитие[517]. Хотя он познакомился с романом в ранней юности, первые упоминания приходятся на 1828–1829 годы — в отрывке «‹Гости съезжались на дачу›» и в письме А. Н. Вульфу от 27 октября 1828 года («Тверской Ловелас С. — Петербургскому Вальмону здравия и успехов желает» — XIV, 33). Помимо этих, прямых упоминаний, Л. И. Вольперт, тщательно исследовавшая тему «Пушкин и Шодерло де Лакло», усмотрела влияние «Опасных связей» на пушкинский «‹Роман в письмах›» (1829) и сделала вывод о том, что роман де Лакло служил своеобразным фоном игрового поведения самого поэта[518]. Основываясь на замечательных наблюдениях Л. И. Вольперт, можно утверждать, что интерес к «Опасным связям» приобрел особенную остроту в тот период пушкинской жизни, который непосредственно предшествовал написанию «Каменного гостя».
Роман де Лакло продолжает традицию литературного либертинажа, введенную образом мольеровского Дон Жуана. Отметим, прежде всего, что из мольеровской драмы в «Опасные связи» переходит дидактическая составляющая. Немотивированный, казалось бы, финал романа, в котором Вальмон гибнет на дуэли, а его наперсница по пороку, маркиза, теряет свою красоту и богатство, роднит это произведение с «deus ex machina» финала мольеровской драмы[519]. Но Лакло, во многом наследуя Мольеру, строит характер своего «либертена» совершенно иначе, чем предшественник: рационализм и лицемерие героя пьесы уступают место сочетанию сентиментальности и искренности с жесткостью. Эсхатологический финал, который у Мольера казался несколько искусственным, представлялся естественным в романе Лакло. Общий для героев Пушкина и Лакло кощунственный характер поведения переходит границы антиклерикальной сатиры и гедонизма у Мольера и становится формой богоборчества, характерной для революционной эпохи — эпохи, идеологически связующей Пушкина и Лакло. В отличие от рационально и холодно мыслящего мольеровского Дон Жуана Вальмон, как и пушкинский ДГ, сентиментален. К героям Пушкина и Лакло можно отнести слова Мишеля Фуко, так определившего особенности либертинажа конца XVIII века по сравнению с предшествующей, мольеровской эпохой: «Либертинаж в XVIII в. — это такое применение разума, когда он отчуждается в неразумии сердца»[520].
Связь пушкинской «маленькой трагедии» с романом Лакло придает определенную историческую глубину пушкинскому замыслу, указывая на то, что он корнями своими ведет к эпохе, непосредственно предшествующей Великой французской революции. Об этом же свидетельствует и то, что непосредственно перед написанием «Каменного гостя» Пушкин создает произведение, в котором описание Франции накануне революции неожиданно соединяется с описанием Испании, — стихотворное послание «К Вельможе» (1830):