Несомненно, что главной причиной переоценки Карамзина был неожиданный личный опыт Пушкина, когда он в одночасье из ссыльного поэта стал собеседником императора и, как казалось Пушкину, поэтом у трона, то есть пророком. Поэтому журнальная публикация пушкинского стихотворения «Пророк» датирована 8 сентября. Именно в этот день, как хорошо было известно современникам, состоялась встреча Пушкина с императором Николаем. И хотя власть тогда только присматривалась к поэту и примерялась к тому, как использовать его талант, Пушкину казалось, что его роль как пророка уже определилась и что в своих взаимоотношениях с новым императором он может стать тем, кем был по отношению к императору Александру Карамзин.
В 1831 году, став государственным историографом, то есть официально получив должность, которую до него занимал Карамзин, Пушкин, казалось бы, окончательно утвердился в его роли. Это впечатление было оправдано важностью порученного ему императором труда — написать историю Петра, а также тем, что Пушкину, как до него Карамзину, были открыты все архивы. В этом же году, чтобы закрепить союз между императором и поэтом, был разрешен без переделок «Борис Годунов», вышедший в свет с посвящением «незабвенной для Россиян памяти Карамзина».
Хрупкий союз был нарушен именно тогда, когда Пушкин решил, что ему позволено то, что было позволено Карамзину, а именно оказывать влияние на императора, а не быть «полезным» орудием последнего. Конфликт произошел, когда Пушкин попытался дать новую оценку важнейшего в политической мифологии империи лица — Петра Великого. Выражением этого нового для официальной литературы взгляда на основателя Петербурга стала поэма «Медный всадник», не пропущенная в печать царственным цензором. Важно отметить, что император Николай, поняв и не приняв инновации Пушкина в осмыслении образа Петра, справедливо почувствовал здесь профетические претензии автора. Чтобы в дальнейшем пресечь их, император сделал поэта камер-юнкером. Этот жест имел своим фоном реакцию императора Александра на представление ему «Записки о Древней и Новой России», за которую Карамзин получил анненскую ленту[596]. Можно определенно утверждать, что, поступая совершенно иначе по отношению к Пушкину, император Николай не просто отказывал Пушкину в одобрении, но и сводил на нет усилия поэта стать «вторым Карамзиным».
Одновременно император сложил с себя обязанности цензора и первого читателя Пушкина и «разрешил» произведениям поэта проходить обычную цензуру. Таким образом, прямой диалог между Пушкиным и императором стал невозможен.