Новый император нравился Пушкину, как совершенно недвусмысленно он написал об этом в нескольких стихотворениях 1826–1830 годов, таких как «Стансы» (1826), «Друзьям» (1827), «Герой» (1830). Леонид Аринштейн имел основание объединить эти произведения в «николаевский» цикл[680]. Как отметил К. А. Осповат, эти стихотворения имеют черты одического стиля, восходящие, как считает исследователь, к профетической теме в русской литературе XVIII века, более всего к Ломоносову[681].
В 1830 году Пушкин уже не говорил, обращаясь к Николаю: «Во всем будь пращуру подобен». В стихотворении «Герой» Пушкин соотносит молодого императора, посетившего холерную Москву, не с Петром, а с Наполеоном, посетившим чумной госпиталь в Яффо. Формула «Оставь герою сердце! Что же Он будет без него? Тиран…» становится определяющей для пушкинской оценки исторических деятелей.
В свою очередь, император все с большим интересом и симпатией присматривался к Пушкину, преодолевая сложившееся недоверие. 1830 год был в этом отношении переломным, царь выступил с негласной поддержкой Пушкина в его полемике с Булгариным («…В сегодняшнем номере Пчелы находится опять несправедливейшая и пошлейшая статья, направленная против Пушкина; к этой статье наверное будет продолжение; поэтому предлагаю вам призвать Булгарина и запретить ему отныне печатать какие бы то ни было критики на литературные произведения…» (оригинал по-французски; письмо Николая — А. Х. Бенкендорфу[682]). Но, конечно, наиболее значительным обстоятельством, указывающим на перемены в отношениях поэта и императора, было то, что в 1830 году Николай наконец разрешил публикацию «Бориса Годунова» безо всяких изменений:
Что же касается трагедии вашей о Годунове, то его императорское величество разрешает вам напечатать ее за вашей личной ответственностью (оригинал по-французски; Письмо А. Х. Бенкендорфа — Пушкину от 28 апреля 1830 года. — XIV, 82, 409).
Последнее обстоятельство могло позволить Пушкину надеяться, что новый император ждет от него не обязательно апологетического сочинения, а допускает критическое осмысление личности царя-преобразователя. И в этом, как мне представляется, кроется причина пушкинского первоначального, существовавшего на момент вступления в должность историографа, оптимизма.
Надежда Пушкина на то, что ему позволят написать критическую историю Петра, подкреплялась еще и тем, что Пушкину открыли доступ к самым секретным архивам, в том числе к делам о царевиче Алексее и к бывшей тайной канцелярии. Так, 12 января 1832 года Нессельроде запрашивал, «благоугодно ли будет» царю, чтобы Пушкину «открыты были все секретные бумаги времен императора Петра I», «как-то: о первой супруге его, о царевиче Алексее Петровиче; также дела бывшей Тайной канцелярии»