Добролюбов полуцитировал Белинского, говоря о «генеалогических предрассудках» поэта
[765].
Особое неприятие шестидесятников вызывали дуэльные истории Пушкина, поскольку дуэль, с точки зрения «новых людей», будучи и сама по себе пережитком прошлого, отражала собственническое и потребительское отношение к семье и к женщине[766], архаичный и не созвучный эпохе способ разрешения семейных конфликтов[767]. И в целом для шестидесятников Пушкин стал воплощением прошлого и воспринимался как фигура, скорее закрывающая предшествующий восемнадцатый век, чем открывающая новую эпоху[768].
II
Критическое осмысление пушкинского творчества «новыми людьми», как и обывательское восприятие биографии поэта в категориях анекдота и каламбура, не отменяло сложнейшей работы по осмыслению пушкинского творческого наследия, пришедшейся на послереформенную эпоху. Напряженность этого осмысления определялась тем, что достоянием читающей публики стали тексты Пушкина, весьма трудные для восприятия, в том числе незавершенные. Среди них особенно важной для Достоевского оказалась незаконченная повесть, получившая редакторское заглавие «Египетские ночи».
Писатель принял участие в полемике по поводу «Египетских ночей», посвятив этой повести Пушкина статью «Ответ „Русскому вестнику“» (1861)[769]. Поводом к ее написанию послужило высказанное редактором «Русского вестника» Катковым мнение о том, что «Египетские ночи» не являются цельным произведением, то есть не несут в себе никакого законченного смысла[770]. Идеологическим фоном статьи стала полемика о женской эмансипации. В «Ответе „Русскому вестнику“» Достоевский называет браки молодых девушек со «сладострастными и богатенькими старичками» «продажей тела» и утверждает, что «в этом случае часто виновата не бедная жертва, а ее палачи» (XIX, 126). Свое представление об эмансипации Достоевский формулирует следующим образом: «…для нас… вся эманципация сводится к христианскому человеколюбию, к просвещению себя во имя любви друг к другу, — любви, которой имеет право требовать себе и женщина» (XIX, 126).
Примечательно, что требование любви и всепрощения к женщинам, «возлюбившим много», которое Достоевский сформулировал так задолго до написания «Братьев Карамазовых», писатель вложил и в уста Федора Карамазова. В главе «Зачем живет такой человек!» Федор Павлович, рассказывая, как Грушенька была вынуждена сожительствовать с «почтенным человеком», оправдывает ее тем, что «в юности пала, заеденная средой, но она „возлюбила много“, а возлюбившую много и Христос простил». В ответ он слышит возражения отца Иосифа: «Христос не за такую любовь простил» — и энергично парирует: «Нет, за такую, за эту самую, монахи, за эту! Вы здесь на капусте спасаетесь и думаете, что праведники! Пескариков кушаете, в день по пескарику, и думаете пескариками бога купить!» (XIV, 69).