Интересно, что замечание Федора Павловича о «пескариках» отражает известную из пушкинского Table Talk шутку Потемкина о Суворове: «Суворов наблюдал посты. Потемкин однажды сказал ему смеясь: видно, граф, хотите вы въехать в рай верьхом на осетре» (XII, 126). Опубликованный еще при жизни Пушкина, Table Talk был актуализирован для Достоевского публикацией этого текста в анненковском собрании сочинений Пушкина. Сознательно или нет было это пушкинское выражение использовано Достоевским, эта параллель подчеркивает глубокую укорененность его Карамазова-старшего в вольнодумной культуре восемнадцатого века, а также жанровую репрезентацию этой культуры через анекдот.
Статья «Ответ „Русскому вестнику“» значима для понимания пушкинской природы романа «Братья Карамазовы». В ней тема «не такой любви» соединяется с темой «сладострастного насекомого», воплощенной в образе Клеопатры: «В прекрасном теле ее кроется душа мрачно-фантастического, страшного гада: это душа паука, самка которого съедает, говорят, своего самца в минуту своей с ним сходки. Все это похоже на отвратительный сон» (XIX, 136). В последующем творчестве писателя этот «отвратительный сон» воплотился в сне Свидригайлова, а образ «сладострастного насекомого» путешествует по нескольким произведениям, пока не приходит в последний роман Достоевского[771]. В «Братьях Карамазовых» уподобление человека «сладострастному насекомому» является лишь одной половиной дихотомии «насекомое» — «ангел», которой Дмитрий характеризует себя самого и своих родственников. При этом обнажается важнейший источник этой дихотомии: стихотворение Шиллера «К радости» в переводе Ф. И. Тютчева: «Насекомым — сладострастье, Ангел — Б-гу предстоит»[772].
На общий замысел последнего романа Достоевского повлиял, как нам представляется, и сюжет «Египетских ночей». Отец и сын Карамазовы готовы принести жизнь в жертву за ночь любви — с Грушенькой; фабульную основу пушкинской повести, как ее воспринял Достоевский, также составляет соперничество юноши и старца за ночь любви Клеопатры. Но есть и более глубокая, хотя и менее очевидная связь между «Египетскими ночами» и «Братьями Карамазовыми». Анализируя пушкинскую повесть, Достоевский обращает особое внимание на то, что под воздействием «беспредельной страсти» «в гиене мгновенно проснулся человек, и царица с умилением взглянула на юношу. Она еще могла умиляться!» (XIX, 137). В тексте повести есть на это только намек: «И грустный взор остановила Царица грозная на нем» (VIII, 275). Достоевский, скорее всего, решил пойти дальше Пушкина и создать такое произведение, в котором истинная любовь смогла сделать то, что не смогла сделать любовь отрока к Клеопатре, — пробудить в сладострастнице ответную любовь и возродить в ней человечность. Такова одна из главных фабульных составляющих «Братьев Карамазовых»: Грушенька (в отличие от Клеопатры) не принимает от Дмитрия в жертву жизнь, теряет свою маску сладострастницы и отвечает на его чувство. Можно сказать, что Достоевский продолжает пушкинский сюжет. Ситуация не такая уж редкая. Так, Лев Толстой, прочитав короткую и незавершенную пушкинскую повесть «‹Мы проводили вечер на даче›», задумывает ее завершить. В результате появляется «Анна Каренина». Решение Толстого продолжить маленькую и незаконченную пушкинскую повесть определяется тем сюжетным и идеологическим простором, который открывал ему этот замысел. Для Достоевского же, напротив, стимулом является сюжетная и смысловая, с его точки зрения, полнота «Египетских ночей». Возможно, именно поэтому в полемике с «Русским вестником» Достоевский отстаивает законченность «Египетских ночей».