. «Первый пушкинист» сокрушался в своей неспособности создать цельный образ Пушкина:
Понятно, что примирение этих противоречий, а также и разноречивых показаний свидетелей может произойти только тогда, когда будет найден литературой и воссоздан художнически-полный тип нашего поэта, в котором примирятся и улягутся, психически-объясненные, все черты и данные, по-видимому исключающие теперь друг друга[790].
Попытка придать образу Пушкина самобытность и цельность была сделана Анненковым в его третьей книге «Общественные идеалы Пушкина» (1880), но именно это сочинение большого влияния на читателя не получило, возможно потому, что было заслонено близкой по смыслу и пафосу, но значительно более яркой Пушкинской речью Достоевского.
IV
Методологическая невозможность создать непротиворечивый образ Пушкина, в которой сознавался Анненков, определялась тем, что исследователь рассматривал Пушкина как человека своего времени и переносил на него поведенческую и мировоззренческую амбивалентность эпохи. Громадный читательский успех Пушкинской речи определялся тем, что, создавая образ «нового» Пушкина, писатель отделил его от принадлежности поколению и классу и придал поэту статус общенационального гения. Художественные же образы, созданные Пушкиным, Достоевский лишил исторической привязки к эпохе и объявил имеющими универсальный, то есть вневременной характер. Так, Онегин и Алеко, по мнению Достоевского, явили собой тип русского скитальца, оторванного от народной жизни, образ, который представлен в русской литературе многими героями, от Печорина до Болконского. Точно так же Татьяна являла собой «апофеоз русской женщины» на все времена (XXVI, 140).
Легкость, с которой русский читатель забыл о том, что еще недавно Пушкин провозглашался исключительно «певцом женских ножек», определялась тем, что Достоевский предложил обществу перестать ассоциировать Пушкина с пушкинским поколением. Более того, объявив «всеотзывчивость», то есть способность постигать другие культуры и эпохи, главным пушкинским качеством, Достоевский вырвал его произведения из контекста биографии поэта, и личный опыт автора перестал иметь значение для понимания его произведений. Можно сказать, что Достоевский проделал операцию, противоположную той, которую осуществил Писарев, отождествивший Пушкина с Онегиным и растворивший личность поэта в стереотипах, свойственных его поколению.
В качестве примеров «всеотзывчивости» Пушкина Достоевский назвал такие произведения, как «Скупой рыцарь», «Жил на свете рыцарь бедный…», «Дон Жуан» (так Достоевский переименовал «Каменного гостя»), — произведения, бывшие у него на слуху во время работы над «Братьями Карамазовыми» и отраженные в образе Федора Карамазова. Писатель называет в этом ряду и «Египетские ночи», обращаясь в своей Пушкинской речи к любимому им образу Клеопатры.