.
Первым, кто сознательно и целенаправленно соотнес творчество Пушкина с байроновским, был П. А. Вяземский, который на вопрос А. Тургенева, читал ли он «Погасло дневное светило…», отвечал (декабрь 1820 года):
Не только читал Пушкина, но с ума сошел от его стихов. Что за шельма! Не я ли наговорил ему эту Байронщизну:
Но только не к брегам печальным
Туманной родины моей.
Немногим позднее (31 декабря 1820 года) Вяземский приводит строки из пушкинской элегии как цитату из Байрона: «Никто более его (Александра I. — И. Н.) не придерживается слов Байрона: „Но только не к брегам печальным / Туманной родины моей“»[164]. Вскоре после этого и биография Пушкина начинает осмысляться в байроническом ключе А. И. Тургеневым; так, в апреле 1821 года последний пишет Вяземскому:
Он ‹Пушкин› непременно хочет иметь не один талант Байрона, но и бурные качества его и огорчает отца язвительным от него отступничеством[165].
О плохих отношениях Пушкина с отцом А. Тургенев знал, конечно, задолго до того, как первые сведения о Байроне дошли до «арзамасского» круга[166], однако теперь они осмысляются как слагаемое «байронической» биографии Пушкина. Тяжелый характер отца Байрона, Джона Байрона, был описан во вступительном очерке А. Пишо к изданию сочинений поэта на французском языке. Это было именно то издание, по которому Байрона читали Вяземский и А. Тургенев.
Налицо своего рода мифологизация пушкинского образа в байроновском ключе. Весьма спорно, что это произошло в результате творческих усилий исключительно Пушкина. Подзаголовок «Подражание Байрону» появился у стихотворения «Погасло дневное светило…» только при повторной его публикации в 1826 году.
Именно усилия многих людей, принявших участие в драматических событиях весны 1820 года, привели к тому, что Пушкин получил публичную биографию как поэт. Основными слагаемыми ее стали, таким образом, занятие поэзией, резко манифестируемая оппозиционность, доходящая до скандальной дерзости («площадное вольнодумство»), и отъезд из Петербурга в экзотические страны русского Востока как следствие разлада не столько с правительством, сколько с обществом. Возможно, в августе 1820 года (когда писалось «Погасло дневное светило…») Пушкину казалось, что его план по восстановлению общественной репутации, придуманный в январе, блестяще удался: вместо беспутного шалопая, которого, по слухам, высекли в полиции, в России появился новый поэт, независимый и путешествующий, — второй Байрон.
Увы, многие не разделяли уверенность Пушкина и его близких друзей в том, что отъезд имел добровольный характер и будет недолгим. Так, случайно встреченный поэтом на водах в Кисловодске в июле 1820 года Д. М. Волконский выражал не только свое мнение, когда записал в «Дневнике»: «…он ‹Пушкин› за вольнодумство и ругательные стихи выслан из Петербурга в Екатеринославль»