. Точно так же думал В. К. Кюхельбекер, чье мнение о Пушкине передает другой не слишком близкий знакомый поэта, В. Д. Олсуфьев, в октябре того же года: «Заходил к Кюхельбекеру, который мне рассказывал про историю Пушкина, которого выслали из Петербурга»
[168]. И уж совсем никогда лично не знавший Пушкина некий польский студент, Франтишек Пельчинский, в письме другу в ноябре 1820 года сообщал, что «так как муза его ‹Пушкина› плохо знала законы, его выслали за это на границу Персии»
[169].
Итак, вопреки вышеизложенным фактам, публика не воспринимает отъезд Пушкина из Петербурга как свободный выбор поэта. Тем самым образ свободного путешественника, «изгнанника самовольного» приобретает совершенно условный характер, углубляя наметившийся помимо творческой интенции самого Пушкина литературный параллелизм с судьбой Байрона. Что с того, что сам Пушкин, H. М. Карамзин и А. И. Тургенев, то есть самые осведомленные люди, убеждены, что с поэтом поступили «по-царски», что речь идет не о ссылке, а о путешествии сроком от полугода до года; общество думает иначе, оно сразу видит ссылку там, где о ссылке как будто бы нет и речи. Таким образом, утверждения поэта, что «он бежал… отеческих краев», должно было восприниматься культурным, но не очень осведомленным в пушкинской биографии читателем значительно более условно, чем хотелось бы поэту, который сам-то знает, что он хотел уехать из Петербурга.
В первый раз Пушкин назвал свой отъезд «изгнанием» только после года пребывания в Кишиневе, в августе 1821 года. Прозвучало это в письме С. И. Тургеневу, где Пушкин жалуется на его старшего брата, не отвечавшего на письма поэта с просьбами о возвращении в Петербург, «дело шло об моем изгнании» (XIII, 32). Действительно, до этого Пушкин обращается к А. И. Тургеневу с этой просьбой, поскольку отведенный на его «командировку» год истек в мае 1821 года. Весной 1821 года Пушкин посылает Карамзину свое стихотворение «Кинжал»[170]. Это был поступок, безусловно, символический: поскольку правительство не выполнило своего обещания вернуть Пушкина в Петербург, то и поэт считает себя свободным от обязательства «держать свое перо на привязи» и «два года ничего не писать против правительства»[171]. Поведение Александра весной 1821 года, то есть спустя год после высылки из Петербурга, представляется Пушкину двоедушным. И поэт подозревает императора в том, что как будто бы ни для кого не было тайной: «командировка» Пушкина с самого начала мыслилась Александром как бессрочная и «приличная» ссылка. Как сказано в «Воображаемом разговоре с Александром»: