Здесь мы подходим к вопросу о границах распространения гельвецианской морали; революционные эпохи с их культом самопожертвования и утверждением приоритета общественного над личным были ей противопоказаны.
Важно отметить также, что антиклерикализм философа — это вовсе не безбожие. Как он сам писал, отводя от себя подобные упреки, «нигде в предлагаемой книге я не отрицал троицы, божественности Иисуса, бессмертия души, воскресения мертвых»[226]. Конечно, религиозность Гельвеция почти не подразумевает вмешательства Всевышнего в земные дела, поэтому всякое личное отношение к Нему бессмысленно и алогично. Пушкинское отношение к Всевышнему более пристрастно, он подвергает сомнению Его милосердие, но не отрицает Его вмешательства в собственную жизнь.
Послание Давыдову, при всей насыщенности стихотворения конфессиональной тематикой, не дает достаточного основания для исследовательской реконструкции религиозного кредо поэта. Больше для этого подходит роковое письмо Пушкина Вяземскому (?), приблизительно датируемое апрелем — маем 1824 года. Приведем еще один отрывок:
Здесь англичанин, глухой философ, единственный умный афей, которого я еще встретил. Он исписал листов 1000, чтобы доказать, qu’ il ne peut exister d’être intelligent Créateur et régulateur ‹что не может быть существа разумного Творца и регулятора (франц.)›, мимоходом уничтожая слабые доказательства бессмертия души. Система не столь утешительная, как обыкновенно думают, но к несчастию более всего правдоподобная (XIII, 92).
Итак, только весной 1824 года вера в отсутствие Творца и регулятора, а также неверие в бессмертие души будут представляться Пушкину «более всего правдоподобными». Весной 1821 года это было еще не так, и вера в Творца и регулятора еще сохранялась. В послании Давыдову она выражалась в религиозном либертинаже, характерном для предреволюционной идеологии и резко отвергаемом Революцией.
3
В третьей, заключительной строфе послания Пушкин формулирует свое представление о позитивных ценностях.
В 1824 году в известном письме, в котором поэт признавался в том, что «берет уроки чистого афеизма», Пушкин определил афеизм как систему, не признающую Творца и бессмертие души (XIII, 92). Но это то, от чего поэт был, возможно, готов отказаться только в 1824 году. Весной 1821 года вера в бессмертие души и в Творца сомнению не подвергалась, но черты конфессионального безразличия, в соответствии с исповедью деиста из «Войны богов», имели место.
О «Войне богов» как об источнике «Гавриилиады», писавшейся одновременно с посланием Давыдову, известно давно