После лисьего пустыря аллея изгибается и сворачивает к военной базе, но до ее ворот они никогда не добираются. Антон не любит туда ходить. От вида военной формы ему становится плохо. «От военной формы и армии пахнет мороженой картошкой, – говорит он. – Этот запах одинаковый во всех странах мира». Однажды они подошли к воротам слишком близко, и он вдруг задрожал всем телом. У него затряслись плечи, руки, колени. Но объяснить, в чем дело, он наотрез отказался.
– Антон, я же просто… – взмолилась она. – Может, если ты расскажешь, я смогу тебе помочь?
Но он ответил с несвойственной ему грубостью:
– Мне не нужна ничья помощь. И рассказывать я ничего не хочу. Я прошу только об одном: пойдем назад. Я требую слишком многого?
На обратном пути он снова взял ее под руку и уже своим обычным голосом сказал:
– Ну вот, теперь во мне появилась загадка… По-моему, это романтично, а?
Дома в их квартале были разбросаны по склону горы, словно овцы. «Может, в один прекрасный день, – думала Катя, – какой-нибудь дом разинет пасть и заблеет?» По небу на фоне красного предзакатного солнца летали птицы. Там она наперечет знала имена всех птиц, но здесь было много таких, каких она раньше никогда не видела. Поэтому она молча смотрела, как они – одни с шумом, другие беззвучно – машут крыльями; одни – маленькими, другие – большими. Антон тем временем рассказывал ей, что бы он, будь его воля, изменил у них в квартале. Когда они шли домой, его всегда переполняли самые разные идеи. Надо организовать шахматный клуб. Он будет открыт по утрам, потому что утром мозг работает лучше всего. Установить металлические поручни вдоль Тополиной аллеи для тех, кому трудно передвигаться. Основать публичную библиотеку с книгами на русском языке. Наладить изучение иврита. И пусть преподаватели приходят к ученикам на дом. Нет, не преподаватели, а преподавательницы! Молодые! Загорелые! В топах с открытым пупком! Чтобы у студентов был стимул учиться.
Последний пункт в список он добавил только потому, что заподозрил: Катя его не слушает. Она в ответ легонько ущипнула его за руку: мол, слушаю, слушаю.
Позже, дома, они повесили на вешалку пальто, и он ушел к себе в комнату напечатать свои предложения на привезенной из России пишущей машинке. По дороге в Израиль у машинки отломилась буква «Х», приделать ее назад он не смог, и потому ему приходилось проявлять чудеса изобретательности, формулируя свои мысли в словах без этой буквы.
Катя тем временем поставила чайник, заварила чай и налила два стакана, опустив в каждый по кусочку сахара. Когда стих стук машинки, она отнесла Антону стакан в подстаканнике – как он любил, полила цветы в горшках на подоконнике, удобрив почву размоченным в воде черствым хлебом, проверила подвешенный к ручке шкафа марлевый мешочек с простоквашей – готов ли творог – и вышла на балкон.