— К весне надо скликать народ в коллектив! — объявляет как давно решенное Волноваха. — Не то, помяни мое слово, кулаки возьмут дело в свои руки. — Он показал цигаркой, зажатой в руке, через плечо, назад, в бердянскую сторону. — А нэпманы — видишь что вытворяют? Какая меркантилья процветает, видишь? Они нас так опутают, что, боюсь, из их тенет не выберемся.
— Слепой я, что ли? — Сероштан недовольно качнул головой. Они у него, эти лавочники, всегда перед глазами, и колбасники, и галантерейщики, и кондитеры. Налогами их так было прижали — верилось, вот-вот пить запросят. Но где там! Выплачивают все до копейки и, смотришь, вдвое против прежнего разрастаются. — Не торопись, Петро Маркович. Давай-ка сначала коммуну вынянчим. Коммуна пример должна показать. Потом и за коллектив проголосуем. — Сероштан поднял кнут, погрозил им в воздухе, вздохнул сокрушенно: — Эх, Кузьменко, Кузьменко, сукин ты сын, какую бузу заварил!
— Круто взяли, — заступился за Потапа Волноваха. — Всыпать надо было, это — да. Но чтоб исключать — несогласный. Ты знаешь, что это за боец! На нем живого тела не осталось — боками своими Советскую власть ограждал.
У села Макорты дорога круто устремляется вниз. Здесь начинается спуск. Он-то и прервал разговор.
— Тпру, скаженные! — Сероштан, изо всей силы натянув вожжи, осаждает жеребцов. Жеребцы останавливаются с неохотой. Стуча удилами, всхрапывают, жадно дышат, как бы принюхиваясь к сырому ветерку, потягивающему снизу, от лимана.
Седоки сошли с дрожек. Передав вожжи Волновахе, Сероштан освободил железную цепь, намотанную на дрожину, накинул цепь на колесо, закрепил ее концы на грядке дрожек, сделав таким образом колесо неподвижным. Тронул лошадей. Заторможенные дрожки начали спокойный спуск. Заднее правое колесо, шедшее юзом, оставляло после себя лоснящийся след. Волноваха и Сероштан, взявший снова вожжи в свои руки, шагали рядом с дрожками, оставаясь каждый на своей стороне. Сероштан только теперь ответил:
— Не за то цыгана судили, что кобылу украл, а за то, что жеребенка оставил! — вспомнил он расхожую поговорку.
— К чему такая прибаутка? — Волноваха повернулся к секретарю райкома, шевельнул рыжими кустами бровей, уставился на него темными провалами глаз.
— Не гляди так, Петро Маркович! Шутка, может, и не совсем удачная, другая на сей момент не подвернулась. Но что же получается? По большому делу — герои, а в мелочах теряем разум. На жену с кулаками бросился. Это, казалось бы, малое дело видел как разрослось? Дискредитация нового образа жизни! Таким манером мы отпугнем народ. — Сероштан поиграл кнутом. — Жаль мне его, барбоса. Наш, вижу, до последней судороги. — Затем, как бы извиняясь, признался: — Сам же я его надоумил ехать в Цэка.