Волноваха избран секретарем недавно. Он сменил Данилу Алексеевича Сероштана, назначенного теперь заведующим потребсоюза. Антон слышал однажды разговор отца с Кузьменкой о новом секретаре.
— Круто берет Петро Маркович, — заметил отец.
— Горяч! — согласился Потап Александрович. — Такой зажмет гайки! Упрекает, поотпустил стопора Сероштан, оппортунистическим душком от него попахивает. А время не такое. Время железное и во всем крепости требует.
— Конешно так. Тут ничего не скажешь… — вздохнул, не договаривая чего-то, отец.
Стоя под тополем в низине, Антон пытался успокоить себя. «Что за печаль, в самом деле? Выходит замуж — ну и пусть себе на здоровье выходит! Кто я ей: кум, брат чи сват? Она ведь на столько лет старше, что же мне к ней тянуться, что же с ней равняться?»
Да, но это рассуждал ум, а сердце выстукивало иную песню. Оно млело, замирая холодно, окутывалось жаром оттого, что когда-то Полины горячие руки ерошили буйный мальчишеский чуб, прижимали голову к упругой груди. Как-то эти руки взяли его голову, приподняли лицом вверх, притянули к своему лицу. Пухлые ее губы суховейной горячкой обдали Антоновы, еще детские, неумелые. Ходил потом словно в бреду, ощущая ее ожог на своих губах, и помнил ее слова, сказанные шепотом:
— Тоня, тебя кто-нибудь целовал?
— Ни…
— Значит, я первая. Значит, все сбудется! — обрадовалась неистово какой-то своей задумке. — Ух ты мой нецелованный! — Так прижала к себе, что чуть не задохнулся.
Если бы не было всего этого. А то ведь было! И не так давно. На стане было. В хатке-мазанке, где все пропахло Полей: и занавеска бумажная на окне, и рушничок на гвозде, и кружка, которой воду пьют, и ложка, которую в руки берут, когда Поля подносит миску с борщом. Когда побываешь у Поли, долго потом асе вокруг дышит ее запахом, чуть похожим на запах спелой осенней маслинки.
Микола Солонский толкнул Антона плечом.
— Це ты, Антоха? А я думал, столбец стоит, приставленный до тополи.
— Чего тебе?
— Гайда до искровцев на свадьбу! Чув, Полька Дудник за Степана Говяза согласилась.
— Что я там забыл?
— Гля, дурный, шишек наедимся! Знаешь, такие, с птичечками. — Микола склонил набок овчинно-лохматую голову, скривил рассеченную когда-то бровь. — Гайда! Там вся Новоспасовка будет…
— Места, боюсь, не останется.
— Хоть во дворе потопчемся!
Как он мог не пойти? Куда же ему сейчас еще податься?..
Погода устоялась славная. Восточные ветры-суходуи поугомонились. Небо очистилось от нудотной белесой наволочи. Солнце светит спокойно, ровно, не то что в июле, когда оно просто из себя выходит. Уже озимые выкинули первые стрелочки, поздняя травка после непродолжительных ливней обновила бугры и впадины. Посмотришь вокруг — никак весна заново возвращается? Если бы не отяжелевшие от краснобоких яблок и розовощеких груш сады, если бы не охрово-желтая кукуруза на огородах, не паутинки, зацепившиеся за чернильно-темные вызревшие гроздья бузины, — можно было бы сказать: весна.