Даже в тех случаях, когда автору было неизвестно о существовании более ранних образцов инфернального феминизма, он просто не мог не знать о традиции романтического сатанизма: в ту эпоху с ним были знакомы все образованные люди (хотя тот конкретный текст, где романтический сатанизм переплетен с феминизмом, — «Возмущение Ислама» — был в действительности гораздо менее популярен, чем, например, «Освобожденный Прометей»). Хорошо известно было, скорее всего, и то, что образ Сатаны вовсю использовали левые политики. Материал в целом демонстрирует циклическое взаимодействие между литературой (поэзией, художественной прозой), политикой (социализмом, феминизмом) и эзотерикой (в особенности теософией). С самого начала романтический сатанизм был средством выражения революционных, антиклерикальных и антироялистских политических настроений. Позднее этот мотив подхватывали политические мыслители вроде Бакунина и шведских социалистов (некоторые из них зачитывались Байроном и Шелли) — в большинстве случаев прямо от романтиков. Пересказ Бакуниным эдемского мифа получился вполне буквальным, он почти напоминает басню в миниатюре, а литературные выражения сатанизма на протяжении всего XIX века и позже были, как правило, сильно пронизаны политическими идеями. Иными словами, каждое из двух течений имело в себе элементы второго. Эзотерический портрет Сатаны, созданный Блаватской, следует рассматривать, в свой черед, в свете этих ее предшественников, а политические (феминистские) полусатанистские перетолкования Библии, выполненные Стэнтон и ее коллегами, были, скорее всего, навеяны теософскими рассуждениями. Маклейн высказывала симпатию к теософии, и другие авторы из числа рассмотренных нами тоже были напрямую или косвенно знакомы с люциферианским мистицизмом Блаватской. Таким образом, эта тема нередко выходит из русла собственно литературы (а заодно и изобразительного и сценического искусств), периодически перетекая в эзотерику и политику, а зачастую находит выражение во всех трех областях и обнаруживает отчетливую печать разнонаправленных влияний.
Исследуя эти тексты, обнаруживаешь, что сатанинский элемент содержится в них в весьма разной степени. Где-то лишь выражается сестринское сочувствие Еве, где-то — симпатия к ведьмам и так далее, вплоть до заключения откровенного символического союза с Сатаной для борьбы с Богом-Отцом. Ближе к радикальному концу этой шкалы мы встречаем, например, Вивьен и Уорнер. На противоположном же конце находятся участницы проекта «Женская Библия», у которых явное прославление Сатаны (напрямую поименованного) отсутствует. Они восхваляли змея и Еву, но не решались напрямую отождествить змея с дьяволом. Однако уклончивый отказ от такого отождествления по-своему подтверждает его — поскольку именно такое толкование преобладало на протяжении почти всей западной истории христианского периода.