Если вы скажете, что с вами никогда и разу ничего подобного не случается, то позвольте усомниться: не кривите ли душой? Разве что вы просто еще очень молоды. Молодая совесть довольно ленива и толстокожа; мучает она все больше с возрастом. К такому заключению я пришел, наблюдая других людей, наблюдая самого себя. У меня, кажется, нет одного такого ведущего факта-фикс, как у деда Федора Власовича или у героя-танкиста Бурыбы, но не в меру служивое, все, оказывается, помнящее сознание время от времени вдруг ни с того ни с сего, казалось бы, преподносит мне какой-нибудь неблаговидный факт из моей жизни – во всей его объемности, так сказать, в красках и запахах, потом другой, третий, и из них можно составить коллекцию.
Это что-то вроде архива, кладовой или склада в нас, с надписью – хотя бы вроде этого популярного – “Никто не забыт, ничто не забыто”. Даже если нам самим кажется, что забыто накрепко и навсегда. В нужный момент – или, вернее, в НЕнужный момент оно может выскочить и встать перед глазами живее живого.
Поясню, пожалуй, теперь собственным примером – только одним, да и то самым безобидным, отваги для изложения которого мне хватает, главным образом, наверное, и потому, что дело очень давнее, случилось, когда мне было 17 лет. Я не помнил этого, совершенно не помнил, как его и не было, на протяжении лет двадцати эдак. Потом однажды – как выстрел, как удар в лицо, это полуприснилось, полупривиделось мне в момент, когда я засыпал, и я подскочил и сел с мучительным стоном. До микроскопических подробностей, до действительно воздуха, погоды, цвета, запаха, звуков – все память выдала в неприкосновенности.
То было в 1947 году, в эпоху, когда “архипелаг ГУЛаг” достигал кульминационных вершин своего разбухания. Человека хватали за одно слово или случайность. Портниха шила и, не глядя, воткнула иголку в газету – случайно попала в глаз портрета Лазаря Моисеевича Кагановича – загремела в лагеря. Сторожу приказали перенести в клуб огромный гипсовый бюст Сталина, он обвязал его веревкой, взвалил на спину – и получил срок за то, что провокационно и контррево-люционно набросил петлю на вождя. И так далее.
Я, как всякий молодой человек, конечно, курил. Мама моя, как всякая мать, конечно, на меня за это кричала. Я курил, прячась от нее. Однажды, придя с работы раньше, она застукала меня в сенях с папиросой. Я, увертываясь, выскочил на крыльцо, она за мной с нотациями, да так громко, чтобы и соседи и улица слышали и чтобы мне стало стыдно. “Курение убивает здоровье, курят одни только лодыри, болваны и дураки!” – на что я, напыжась, торжествующе сверкнув очами, так же громко, на всю улицу, ответил: “А товарищ Сталин – курит!” Мама так и поперхнулась. Сегодня это смешно. Тогда это было – страшно. Побледнев, дрожащим голосом она что-то забормотала, что товарищ Иосиф Виссарионович Сталин – человек уже в возрасте и он начал курить при старом царском режиме, это совсем другое дело, а я живу при советской власти, которая мне все дала… Это говорилось так жалко, так перепуганно, для людей, для ушей улицы, которые жадно слушали. Но победа была, конечно, моя. Обошлось, это…