Выпили, не чокнувшись, молча закурили.
— Так вот и живешь?
— Так вот и живу.
— Плохо.
— Да уж что хорошего.
— Рита знает, что я… Что меня…
— Знает.
— Так я и думал. Еще по одной?
— Давайте.
— Ты знал, что она хочет уйти?
— Нет, мне это даже не приходило в голову.
— Ты… ты ее отправил назад?
— Нет, сама. Пришла, плакала, рассказала о вашем разговоре. Потом ушла, сказала, что не может.
— Не врешь?
— Нет. Она ведь тоже человек.
— Человек… Я все время мучаюсь: что ее заставило уйти? Вернуться — это я понимаю: жалость, сострадание, страх, наконец. Но что ее заставило уйти? Ты?..
— Ребенок.
— Какой ребенок?
— Наш. Она ждет ребенка. Скоро это уже станет заметно, она боялась, что вы обо всем догадаетесь, и тогда будет еще хуже. Не ей — вам.
— Трогательная заботливость. Что же она решила?
— Сделать аборт.
— Она очень хочет этого ребенка?
— Очень. Он ей все мозги перевернул, если бы не он, она никогда ничего не сказала бы.
— Понятно. Ты ее любишь?
— Люблю. Я понимаю, вам сейчас хуже, но мне тоже не сладко. Каждый умирает в одиночку.
— Да, это ты правильно сказал. Каждый умирает в одиночку.
— Это не я. Но это — правда.
— Будь здоров.
— Мне очень жаль, что все так получилось.
— Бог подаст.
На улице Горбачев перехватил такси и поехал домой. Вот это меня и мучило. Я все время чувствовал, что здесь что-то не так. Не просто так ушла, не просто так вернулась. Я все время это чувствовал каким-то шестым чувством, но не мог догадаться. Конечно, ребенок… Я мечтал о ребенке, а она не хотела, что ж ей теперь было делать? Меня все равно не спасешь, а она дрожала за ребенка, еще неродившегося, но уже родного. Хорошо, что я к нему зашел, сам я ни за что не распутал бы эту проклятую задачку, почему-то о ребенке я ни разу не подумал. Она еще ничего не могла сделать, все вечера дома. Стоп, вчера говорила, что хочет на следующей неделе съездить на несколько дней к матери. Ну да, к матери. На следующей неделе. Одна, без меня. Мне нельзя утомляться.
Вот ты и дошел до самого краешка, полковник, сказал он сам себе. Здорово ты все задумал, но ничего из твоей задумки не получилось. Что же дальше? Капитуляция… Капитулировать позорно, если есть за что драться, есть что защищать. А если нету? Ничего нету…
Что-то острое рвануло сердце. Горбачев глухо вскрикнул и боком повалился на сиденье.
Когда перепуганный шофер подъехал к больнице, полковник уже был мертв.
Белозеров сидел в кабинете Жаркова — на время работы комиссии заместитель директора по науке переселился к ученому секретарю. На столе лежала кипа бумаг: документы, истории болезней, записи бесед с сотрудниками института. Перед началом работы он сказал членам комиссии: «Коллегия хочет знать правду о положении дел в институте. Только правду, и ничего кроме правды». Прозвучало торжественно, как в спектакле, который недавно смотрел с Лидой у купаловцев, кое-кто переглянулся. Теперь правда вставала перед ним. О ней говорили радиологи и онкохирурги, химиотерапевты и медсестры, радиохирурги и санитарки, повара и бухгалтера. Они рассказывали о том, как ведутся истории болезней и как организована работа аспирантов и ординаторов, как налажены дежурства на постах и расходуются лекарства и препараты, как используется научное оборудование и каково состояние финансовой дисциплины. Подтвержденные документами, эти рассказы все чаще заставляли Федора Владимировича задумываться.