Обретение надежды (Герчик) - страница 72

— Почему же, — сказал Павел Петрович. — Все надо делать солидно, мы ведь не дети. Впрочем, это детали, мы еще сто раз успеем их обсудить.

В аэропорту Риту ждала Ниночка Минаева. Сказала, что Горбачев уже около месяца лежит у них в Сосновском институте, не писал, чтобы не срывать ей отпуск, попросил встретить. Ничего страшного нет, сейчас ведутся исследования, надо полагать, скоро выпишут.

Ниночка подала ей букетик подвядших полевых цветов и ободряюще улыбнулась:

— Вот, это он насобирал. Давай заедем домой, немножко отдохнешь, а потом я отвезу тебя в институт. Григорий Константинович, бедняга, уже глаза выглядел.

— Хорошо, — ответила Рита, чувствуя странную слабость в ногах, и оглянулась: где Ярошевич? — но того и след простыл. Еще в первый день знакомства, узнав, что он работает в Сосновке, Рита сказала, что там, в аспирантуре, ее школьная подруга, Минаева. Павел Петрович не только хорошо знал Ниночку, но даже пробовал, правда, без успеха, за нею поухаживать. Они поговорили о ней, потом нашли еще общих знакомых: Заикина, Сухорукова, Агеевых; Рита поняла, что Павел не хочет, чтобы Минаева раньше времени рассказала о них всему институту, потому и исчез, не попрощавшись, и не обиделась на него. Взяла Нину под руку и повела к павильону, где выдавали багаж. У выхода стояла урна. Рита выкинула букетик и вытерла руки носовым платком. Нина с недоумением посмотрела на нее, но промолчала. Ярошевич позвонил вечером, выслушал рассказ о болезни Горбачева, через полчаса приехал.

— Конечно, сейчас нельзя говорить о разводе, — согласился он. — Это было бы слишком жестоко с твоей стороны. Да и зачем?.. Обождем, пока он выпишется, нам ведь не к спеху.

Вернувшись на работу, Павел Петрович тщательно изучил историю болезни Горбачева. Он был в операционной, когда Сухоруков обронил: «Всё. Зашивайте!» — и быстрее Ниночки понял, что это означает. Теперь надо было ждать, только ждать, и ничего больше.

Павел Петрович чувствовал, что Горбачев инстинктивно недолюбливает его, и старался не заходить к нему в палату. Тщательно избегал встречаться в институте с Ритой, приезжал по вечерам. Приезжал, как к себе домой.

А в сущности, это уже и был его дом.

Вересов, Белозеров и Яцына расстались в конце сорокового. Николай остался в Ленинграде, ему предложили место в адъюнктуре факультетской хирургической клиники имени С. П. Федорова, Федора и Алеся откомандировали в распоряжение сануправления Белорусского военного округа. А полгода спустя, 20 июня сорок первого, рано утром новоиспеченный адъюнкт Военно-медицинской академии прикатил к родителям в отпуск. Молодой, щеголеватый, в отглаженной гимнастерке, туго перетянутой ремнем с портупеей, — так и горел, так и переливался на груди орден Красного Знамени! — в поскрипывающих хромовых сапогах, начищенных до зеркального блеска, с фибровым чемоданчиком, набитым книгами и журналами, он вышел мимо университетского городка на Советскую улицу и неторопливо зашагал вниз, к Комаровке, с удовольствием ловя на себе взгляды прохожих.