Оказавшись во главе очереди прощающихся, я поняла, как мало времени смогу с ним провести. Я провела пальцем по его указательному пальцу>, от кончика ногтя до костяшки. На ощупь кожа у него была холодная и липкая, как грибная шляпка. Хотелось поднять ему веки и увидеть мертвые луны, лежащие в глазницах. Я жалела, что не могу раздеть его и рассмотреть культю на месте руки. Его раздувшаяся, складчатая шея напомнила мне хлебных человечков, которых я лепила из остатков теста. Странно было думать, что Джеймс жил внутри этой оставшейся нам восковой фигуры, в присутствии которой никто не знает, как себя вести.
Я подошла, чтобы пожать Ширли руку, и она заключила меня в объятия.
— Ох, булочка... — Она зовет меня булочкой или цыпленком, потому что никогда не помнит, как меня зовут. — Все хорошо, цыпленочек, я тебя не виню. Я ни за что не стала бы тебя винить, — шепнула она мне на ухо.
— Мне очень жаль, Ширли. — Я отстранилась и обернулась, чтобы показать маме, что я по-прежнему на ее стороне, но она уже исчезла.
Из акустической системы, установленной в углу бара, раздался пронзительный треск. Отец Джон постукивал по микрофону ладонью. Он был явно не в состоянии читать розарий. Оттянув одним пальцем воротничок, он поднес кулак ко рту, чтобы заглушить отрыжку.
На толпу опустилось смущенное молчание — мы словно не могли решить, боимся ли по-прежнему дьявола или просто наделены вежливой ирландской терпимостью к людям, которые городят чушь. Отец Джон закрыл глаза, успокаивая волны в своей голове.
— Во имя Отца и Сына и Святого Духа.
— Аминь.
— Мы собрались здесь, чтобы утешить и поддержать семью Кэссиди в это тяжелое время...
Монотонный голос отца Джона заставил меня обвести взглядом толпу, и, само собой, перед моими глазами, подобно божьему посланнику в спортивном костюме Гэльской атлетической ассоциации, предстал он. Приятно было снова его увидеть. Приятно, что он видит меня.
Заметив, что младший брат Джеймса Марк выскользнул через черный ход, я решила последовать за ним. Сказала себе, что мне нужен свежий воздух.
Машины были не столько припаркованы, сколько брошены перед пабом. В сравнении с улицами Дублина наша деревня — всего лишь перекресток затерянных дорог. Марк, ссутулившись, сидел на гравии спиной к стене и обнимал свои колени. Я села рядом с ним.
Он перевел дыхание, словно вынырнув из-под воды.
— Господи, Дебби, я тебя не заметил. Как делишки?
— Неплохо. Слушай, мне жаль...
— Спасибо.
— Столько народу собралось.
— Лучше бы все они свалили на хрен, если честно, — сказал он. — В смысле, я не про тебя. Просто...